Том 3. Поэмы 1905-1922

Немотичей и немичей
Зовет взыскующий сущел,
Но новым грохотом мечей
Ему ответит будущел.

Сумнотичей и грустистёлей
Зовет рыданственный желел
За то, что некогда свистели,
В свинце отсутствует сулел.

Свинец согласно ненавидим –
Сию железную летаву
За то, что в мигах мертвых видим
Звонко-багримую метаву.

Вон хряскнул позвоночный столб,
Вон хрустнул тот хребет.
Смерть лихорадочно гребет
Остатки талых толп.

Очистая лучшадь, ты здесь,
Ты здесь в этом вихре проклятий?
В этом вихре навучих чудес,
Среди жалостных смерти молятий?

Вселенночку зовут, мирея, полудети…
И умиратище клянут.
Быть мертвым звала добродетель,
Они послушались понуд.

В землю ничком упали те,
Кого навье, собой не грея,
Зовут к полночной красоте,
Над миром тенью тени рея.

Смерть скажет вою: – Ну, лежи!
Души навилой начинались вселеннёжи.
Пора начать нам милежи!
Ты… Мы-с, мясом теплым нас нежи.

Пальбы послышались сугубири
И смерти Нав прохохотал:
Все, все, о дщерь, все, все бери!
Меж тем рассвет светал.

Вселеннава нежно очи
Зальет густой смолой.
А там просторы темной ночи
Пронзит протяжный крик: долой!

Пушек рокочущих ли звук, гроза ль,
Но к лбу прильнет смертнирь-лобзаль.
И некто упадет на земь ничком,
И землю оросит кровавым ручейком.

Мечи! глашатаи известий!
Так точна, лившись, кровь.
К освобождающей невесте
Влечет железная свекровь.

Иссякло иль великое могно?
Иль слово честно, мы – логно?

И сол миреющей в нас лжи,
Злобач над павшими хохочет.
У звонницы пронзят его стрижи,
И дольний выстрел пророкочет.

«Мое собро», – укажет Нав,
В недавнем юноше узнав,
Кто пашней стал свинцовых жит,
Кто перед ним ничком лежит.

О, власть! Хохочи или не хохочи,
Ложись на землю или пляши,
Идут толпою рухачи
И их сердел: кругом руши!

О, время, – вайе ли покоя
Тобой не утешено сердце какое?
Толпу умел ли кто понять?
Толпе хотел ли кто пенять?

Был временем разим негут.
Его везде преследуют поступки зла.
Восставшие бегут.
Жизнь скручена тугой узла.

Веселиенеющий священно ужас
Влачит их тяж, натужась.
И безумиенеющий людел
Забыл, что властен некий бог и этот бог – Родел.

В лицву вселилась ужасва
И машет радостно крылами.
И казнью страшною – летва
Из площадей под колоколами.

Тел бегственных свинцом латва,
Слима наклонившим ружья рухом.
Жужжит свинцовая летва,
Бегву страша морячим духом.

Изнемогли хотеть хотыки.
Они легли у ног владыки.
И вот, в мгновения гремяч,
На землю падает, чернея, мяч…

Волна мгновенная давит,
Шум рева был мгновен и голк,
Был страшен подымающийся с земли пугок!
Полунеземной, ужасный вид!

Сквозь черноту растерзанной одежды сверкала белизна подкладки.
Он, прислонясь, стоял к плечу столба.
Со лба,
Раньше красиво гладкого,
Промеж бровей и по переносице

И на бойца торчащие усы
[Стекали красные росы.
Был страшен глаз сияющий упор,
Казалось, с дальней бойни переносится
И над пугоком качается топор.]

Веселош, грехош, святош
Хлябиматствует лютеж.
И тот, что стройно с стягом шел,
Вдруг стал нестройный бегущел.

[Тогда огни толпу разили –
Негистели звенистёлей –
То пленных отроков узили,
Когда бичи, бия, свистели.]

И каждого мнепр или мнестр,
Как в море Русское, струился в навину,
Дух совести был в каждом пестр
И созидал невинному вину.

[Любно, братно, ровно,
Которые звало уставшее зовно,
Вы к нам пришли в последних трупах,
Застывших в разнообразно страшных купах.]

О, этот в море крови плавающий равнебен!
Совсем бы, если <бы> ты не был!
В тебе скрывалось злое волебро,
И гасло милых милебро.

Был огнезарственный мечты младбищ сулебен.
Был мощный, мощный, о! осебенелым стать добром силебен.
А ныне… многих доблестных в холмах подземных
под березами кладбищ селебен.

Многих… столь… росит улыбку сулатирь,
Руки раскидал добыча вранов силатирь.

Летая, небу рад зорирь.
И сладок, думает горирь.
Людей с навиной единебен,
От лет младых, младых сумнебен
И многих сильных столь гинебен.

К свободе сладостный зовел!
Куда народы ты завел?
Туда дороги больше нет!
Там бездна взор сквозит сквозь лик тенет!

Уж сколько раз слабеющий верок
Своею кровью озарял обманчивый порог
И клял солгавшую надежду,
Когда крыл черных стали тежды.

Железавут играет в бубен,
Надел на пальцы шумы пушек.
Играя, ужасом сугубен,
Он мир полей далеко рушит.

[Иссякла ль русская ведава?
Поет мятежная ходава.
О боли небылимой ходатири поют,
И в них нашли навини свой уют…]

Раздорствует и мятежноссорствует страна,
Она рыданием полна.
Лишь снова в род объединит когда венел,
Покой найдет нынел.

Летел закатственный рудел,
Когда бессутствовал Родел,
И туч златимых серебро
Зерцало Руси соребро.

Смерть распростерла крылья над державой,
Земля покрыта была в миг множавой.
И пуст некогда благословляемый очаг,
То всякий мог прочесть в очах.

Влюбленнинеющий вселеннич
Над девой русской трепетал.
Вселеннинеющий забвеннич
В ее глазах еще блистал.

Он, вселеннебро разверзнув крыл,
Богучесть взгляда устремил
И властно властево раскрыл,
Где нет безрадостных скорбил.

Раскрыло горние чертоги
Вселенствовальное крыло.
Ее зовет в свои лежоги
Небесное село.

Она летит к душ сонных сестрам,
По смерти к жизни склонам.
И благо желающим божестром
Ее приемлют те на лоно.

И тот безмолвно пал навзничь
С мольбой к летоше-навирю:
«О, пощади, меня, панич!»
Но тот: «Не можем, говорю».

Он пал благоухан.
Нав жиязя манит,
Как князя русского татарский хан,
Когда сбегает кровь с ланит.

Быть может, Смерть, как милостивая ханьша,
Велела смерть ускорить раньше.

И узкоглазая сидит,
Поджав спокойно ножки,
Но уж супруг ее сердит
За нищим брошенную крошку.

Он грозно надвигает брови
И требует кумыс.
Слуги приносят ему крови
И подобострастно шепчут: мы-с.

На небе бледном виден ужасчук
В мечавом и величавом на челе венце.
А на земле страдало мук.
И ни кровинки на лице.