Том 3. Рождество в Москве

Он изнемог и, отирая капли на помертвелом лице, осел в кресле. Дед обнял его и сотрясался… – казалось, он заплакал. Нет, он не плакал, а сотрясался от волнения: когда он поднял лицо, оно светилось как будто новым взглядом, совсем молодым, детским. Он не мог произнести ни слова обмякшими, несходившимися губами. Я силился не заплакать. А мама была в слезах, смотрела, прижимая руки к груди, как всегда, когда очень взволнуется. Отец обнимал дядю, и все мы толпились-торопились, понимая, что сейчас было такое важное… На лице дяди Васи выступили капли… слезы? дядя стыдился их? Он осел в кресле и отирал салфеткой лицо.

– «Воистину… Воскресение!..» – будто не своим голосом выговорил дед.

Теперь я знал, что случилось, и почему случившееся – великое событие. Оно повторялось в моей жизни, когда я перечитывал в «Братьях Карамазовых» лучезарный из лучезарных снов – «Брак в Кане Галилейской». Тогда, в розговины, на моих глазах, сотворилось ослепительное чудо. Оно непременно повторится, кажется мне порой, – увижу ли я его? – и наше семейное, событие, претворится в событие историческое.

Январь, 1949

Приволье

К 45-летию кончины А. П Чехова – 2 июля, 1904

П. П. и А. В. Карташевым

О смерти Чехова я узнал на рыбной ловле, под Владимиром-на-Клязьме. Сопровождавший утреннюю почту знакомый почтарь из Судогды остановил тарантас на плавучем мосту, полюбопытствовал, как рыба, и, закуривая, сказал: «еще не читали. Чехов помер». Известие не было неожиданным: уже по газетам чувствовалось, что конец близок. Мы поговорили о покойном. Почтарь читал «веселые» его рассказы, вспомнил «Винт», «Сирену», еще что-то…

– «Душа отдыхала. Придешь со службы, поешь и сейчас что-нибудь из Чехова. И такое, знаете, успокоение нервов… сразу и заснешь».

– «Царство ему небесное… – воздохнул ловивший со мной николо-мокринский дьякон, и на его испитом, дергавшемся лице изобразилась искренняя печаль. – Вы „Архиерея“ прочитайте, ничего подобного никто не писал».

Он вытащил фунтового соменка и не сказал свою приговорочку при удаче – «ловись, рыбка большая-маленькая».

– «Это как бы в его память: любил рыбку ловить покойник».

– «А про „Налима“-то!.. – воодушевился почтарь, – сосмеху лопнешь, до чего же з-замечательно!..»

– «Любил рыбку ловить покойник…» – задумчиво повторил дьякон, и в его голубых глазах, заслезившихся от волнения, затуманилось грустью.

Он начал сматывать удочки, вымыл ослизлые руки и вытер о затрепанный белый подрясник с присохшей чешуей. Утро разгоралось, рыба брала лениво. Мы пришли на весь день и еще часть ночи захватили, – кидали подпуска, не попадется ли стерлядка. Сели закусить на бережку, подремали. Да, любил рыбку ловить… Вспомнилось из дней юности, как посчастливилось мне встретиться с Чеховым, о котором тогда и не слыхивал, в Мещанском саду, в Москве, на пруду. Светом хлынуло на меня, и было в этом свете такое благостное, что захотелось поделиться с дьяконом. Много я узнал от него из жизни духовенства и по рыбной ловле: лучший был рыболов в округе, а про рыбью жизнь мог рассказать не хуже Аксакова.

– «Ну-с, пришли за карасями на зорьке?..»

– …«И видим, с приятелем Женькой: как раз на нашем месте, где прикормка, сидит незнакомец, в соломенной шляпе, в пестрых брюках, голенастый… и – карася за карасем! А караси – как лапоть. Женька сердито тмыкнул и говорит с намеком:

– «Раз правил не знают, садятся на чужое место… приходится перейти на другое!..»

А перейти-то и некуда, все ветлы, забросить трудно. Женька как раз поплавок хотел обновить, «дикообразово перо», за 75 копеек, – латинский словарь букинисту оттащил. Стал забрасывать, – поплавок и зацепись за ветки, да саженях в трех от берега, – очень развесистые ветлы. Звонил-звонил, дергал-дергал… – не отцепляется. А незнакомец… в чусучовом, помню, пиджаке, в пенсне, лицо приятное, умное… вытащил крупнейшего карася! принял на сачок и говорит, нам будто:

– «Не карась, а золотая медаль!» Сердце прямо у нас упало.

– «Плевать!.. – кричит Женька, – правил не признают, – рядом буду закидывать!..»

Подошли, глядим: поплавок незнакомца тихо так повело, даже не тюкнуло. Насторожился он, удилище чуть подал, не потревожить чтобы… – мастера сразу видно. А оно прямо к осоке повело. Подсек умеючи, стал выводить… – невиданный карасище, мохом будто зарос, золотцем чууть поблескивает. Голенастый тут все забыл, в воду даже ступил в ботинках, схватил под жабры и выкинул на берег, – тукнуло, как кирпич. Вывернул из жирной губы крючок… – «колечко» у карасищи в копейку было, гармонья словно, – и говорит:

– «Июль, а этот, видно, Аксакова не читал, дуром лезет. Таким карасям в апреле – мае полагается ловиться, когда черемуха цветет. А вы что же не зажариваете?..»

Тут Женька с досады уж огрызнулся:

– «Зажарим, когда поймаем!..»

А клевать перестало, как отрезало. Стал Женька опять звонить, – не отцепляется. Незнакомец и говорит, очень предупредительно: