Том 3. Русская поэзия

Есть признак, по которому «передовитость» русского стиха XX века определяется объективнее всего: это доля неклассических, несиллабо-тонических размеров. XVIII–XIX века были царством силлабо-тоники; в серебряном веке 1890–1935 годов несиллабо-тонические эксперименты взлетают до 20 %; в пору социалистического классицизма 1935–1980 годов они стабилизируются на 12 % (этот уровень одинаков и в сталинское время, и в хрущевское-послехрущевское, когда, как известно, некоторым экспортным поэтам вроде Евтушенко и Вознесенского с их подражателями было позволено экспериментировать шире). Так вот, по этому признаку русская поэзия вернулась от этих 12 % к уровню своего серебряного века — к 20 % неклассических размеров, не более того. Хочется сказать, как когда-то: к уровню 1913 года. Это средний показатель по всему нашему материалу; а затем в нем начинаются характерные расхождения.

Строго на этом среднем уровне неклассичности держится только степенный «Новый мир», что делает честь его чуткости. Остальные журналы обнаруживают (вполне предсказуемые) отклонения. В консервативной «Москве» уровень неклассичности падает до 15 %, а в «Нашем современнике» — вовсе до 3,5 %: даже при Сталине такая силлабо-тоническая добродетельность была редкостью. Идейный консерватизм и формальный консерватизм идут рука об руку. Наоборот, выше среднего уровня держатся «Знамя» и «Новая юность» (по 25 % неклассических размеров) и еще чуть выше — «Арион» (28 %). (Впрочем, для «Знамени» и «Ариона» эти показатели могут быть чуть завышены; об этом — немного далее.) Указывает ли это, что «Знамя» так же и идейно «передовее» «Нового мира», я не уверен: скорее, там просто на поэзию обращают больше внимания. «Новый мир» обычно дает в номере около 4 авторских стихотворных подборок, из них одну — с авангардистским уклоном. В «Знамени» таких квот нет, стихов там втрое больше, и уже поэтому они разнообразнее.

Двинемся дальше. Неклассические размеры — понятие неоднородное. На одном конце их стоит дольник (типа Вхожу я в темные храмы или Девушка пела в церковном хоре) — он самый сдержанный и самый привычный, в советские времена он ощущался почти как шестой классический размер: из той скромной доли, которая отпускалась несиллабо-тонике, 80 % приходилось на дольник. На другом конце их стоит верлибр, свободный стих — он самый раскованный и самый непривычный, в советские времена он почти преследовался, доля его среди несиллабо-тоники была (и то лишь после XX съезда) меньше 5 %. Как соотносятся они сейчас? В идеальном равенстве: и на строгий дольник, и на вольный верлибр приходится в среднем по 35–40 % несиллабо-тоники. Это в среднем; а отклонения от этого среднего идут в уже знакомых нам направлениях. «Новый мир» опять-таки идеально держится среднего: сколько в нем стихотворений дольником, столько и верлибром. В «Москве» дольников, как при Сталине, 85 % от всей несиллабо-тоники, а верлибра — ни одного. В «Новой юности», как ни странно, при всей ее левизне, дольников втрое больше, чем верлибров: 52 % против 16 %. И только два журнала, в которых верлибра больше, чем дольника, — это «Знамя» (35 % дольника, 45 % верлибра) и, конечно, «Арион» (25 % дольника, 60 % верлибра). Однако здесь нужна оговорка. Стихотворения верлибром в этих журналах — по большей части подборки коротких миниатюр, воспринимаемых не столько как самостоятельные тексты, сколько как части целой композиции. Поэтому если считать не по числу стихотворений, а по числу строк, то дольника и тут будет больше, чем верлибра.

Хочется сказать, что к верлибру в современных изданиях применяется процентная норма: в одних строже, в других вольней, но эта лингва франка мировой поэзии в России по-прежнему ощущается экзотикой. Конечно, верлибристы борются за равноправие, устраивают фестивали верлибра, издают антологии (в антологии 1991 года — 750 страниц!). Но именно из этой борьбы видно, что до мирового стандарта русское стихоощущение все еще не дотягивает: вкусовая инерция советской культуры за десять лет не преодолена. Верлибр бывает более легкий, с синтаксическим членением на строки, и более трудный, с антисинтаксическим, на резких анжамбманах; в России господствует простейший, синтаксический. Более сложные эксперименты — единичны и индивидуальны. Есть один случай, где русский автор бежит впереди даже западного прогресса: западный верлибр, устав от полной свободы, начинал было организовываться в сложные силлабические строфы — и вот в русском верлибре, еще не освоившем полной свободы, то же делает еще малоизвестная поэтесса Л. Березовчук (в «Новом литературном обозрении») — то ли начитавшись М. Мур и Д. Томаса, то ли просмотрев нужный параграф в книжке «История западноевропейского стиха».

Неклассические размеры, дольник, верлибр — это явления, легко бросающиеся в глаза. Менее заметны, но не менее интересны сдвиги в употреблении классических, силлабо-тонических размеров.