Читаем Том 3. Стихотворения, 11972–1977 полностью

Том 3. Стихотворения, 11972–1977

Ермилов долго писал альфреско.Исполненный мастерства и блеска,лучшие харьковские стеныон расписал в двадцатые годы,но постепенно сошел со сценычуть позднее, в тридцатые годы.Во-первых, украинскую столицуперевели из Харькова в Киев —и фрески перестали смотреться:их забыли, едва покинув.Далее. Украинский Пикассо —этим прозвищем он гордился —в тридцатые годы для показачем дольше, тем больше не годился.Его не мучили, не карали,но безо всякого визгу и трескупросто завешивали коврамии даже замазывали фреску.Потом пришла война. Большая.Город обстреливали и бомбили.Взрывы росли, себя возвышая.Фрески — все до одной — погибли.Непосредственно, самоличнорассмотрел Ермилов отлично,как все расписанные стены,все его фрески до последнейпревратились в руины, в тени,в слухи, воспоминанья, сплетни.Взрывы напоминали деревья.Кроны упирались в тучи,но осыпались все скорее —были они легки, летучи,были они высоки, гремучи,расцветали, чтобы поблёкнуть.Глядя, Ермилов думал: лучше,лучше бы мне ослепнуть, оглохнуть.Но не ослеп тогда Ермилов,и не оглох тогда Ермилов.Богу, кулачища вскинув,он угрожал, украинский Иов.В первую послевоенную зимуон показывал мне корзину,где продолжали эскизы блекнуть,и позволял руками потрогать,и бормотал: лучше бы мне ослепнуть —или шептал: мне бы лучше оглохнуть.

МЕТР ВОСЕМЬДЕСЯТ ДВА

Женский рост — метр восемьдесят два!Многие поклонники, едвадоходя до плеч, соображали,что смешно смотреть со стороны,что ходить за нею — не должны.Но, сообразивши, продолжали.Гордою пленительною статью,взоров победительною властью,даже, в клеточку с горошком, платьемвыделялась — к счастью и к несчастью.Город занял враг войны в начале.Продолжалось это года два.Понимаете, что же означаликрасота и метр восемьдесят два?Многие красавицы, помельчеростом, длили тихое житье.Метр восемьдесят два, ее пометя,с головою выдавал ее.С головою выдавалвражьему, мужчинскому наскоку,спрятаться ей не давалза чужими спинами нисколько.Город был — прифронтовой,полный солдатни, до женщин жадной.Как ей было с гордой головой,выглядевшей Орлеанской Жанной,исхудавшей, но еще живой?Есть понятие — величье духа,и еще понятье — голодуха.Есть понятье — совесть, честь,и старуха мать — понятье есть.В сорок третьем, в августе, когдагород был освобожден, я сразузабежал к ней. Помню фразу:горе — не беда!Ямой черною за ней зиялиэти года два,а глаза светились и сиялис высоты метр восемьдесят два.