Том 3. Стихотворения, 11972–1977

Ну что же, я в положенные сроки
расчелся с жизнью за ее уроки.
Она мне их давала, не спросясь,
но я, не кочевряжась, расплатился
и, сколько мордой ни совали в грязь,
отмылся и в бега пустился.
Последний шанс значительней иных.
Последний день меняет в жизни много.
Как жалко то, что в истину проник,
когда над бездною уже заносишь ногу.

«Начата посмертная додача…»

Начата посмертная додача.
Все, что, сплетничая и судача,
отобрали, додадут в речах —
лишь бы наш покойник не зачах.

Все, что вопросительными знаками

недодали, пока был живой,
восклицательными знаками
додадут с лихвой.

Только окончательная мгла

перспективы облегла,
только добредешь ты до угла,
сразу улучшаются дела.

Все претензии погибнут сразу,

и отложенный вопрос — решат.
Круглые и жалостные фразы
все противоречья разрешат.

ВЕЗУЧАЯ КРИВАЯ

Приемы ремесла
с годами развиваю.
Но главное — везла
и вывезла кривая.

Отборнейших кровей,

задорнейшего ритма,
она была кривей,
извилистей, чем кривда.

Но падал на орла

любой пятак мой медный,
когда она везла
дорогою победной,

когда быстрей коня,

скорей автомобиля
она везла меня
и все куранты били.

Она прямей прямой,

она правее права,
и я вернусь домой
по кривизне той
                              прямо.

ПАЛАТА

У меня, по крайней мере, одно достоинство:
терпимость,
равнодушие в смеси с дружелюбием.
Но не в равных долях:
дружелюбия больше.
Стало быть, есть немного
любви, особенно жалости.
Все это получено по наследству,
но доучивался я в палате,
где лежал после трепанации черепа
с десятью другими,
лежавшими после трепанации черепа.
Черепа, когда их расколют
даже с помощью мединструментов,
необщительны, неприязненны,
пессимистичны, неконтактны.
Самые терпимые из их владельцев
эволюционируют
от дружелюбия к равнодушию,
а потом к ярости.
Я развивался в противоположном направлении.
Я не стонал,
когда просили:
— Замолчи! — Я не ругался,
когда курили под табличкой
«Палата для некурящих».
Когда я слышал чужие стоны,
я думал, как ему плохо,
а не только как мне плохо
оттого, что он стонет.
Я выслушивал похабные анекдоты
из уст умирающего
и смеялся.
Из жалости.
Я притерпелся к своей терпимости.
Она не худшего сорта.
Одни доучивались в институте,
другие в казарме,
или в землянке,
или в окопе,
или в бараке.
Кто в семье,
кто на производстве,
кто на курсах по повышению квалификации.
Я повышал квалификацию
в палате для оперированных
во Второй Московской градской больнице.
Спасибо ее крепостным стенам,
озабоченному медперсоналу
и солнечному зайчику,
прибегавшему с воли
поглядеть, как мы терпим свое терпение.

ГОРОДСКАЯ СТАРУХА