Том 3. Товарищи по оружию. Повести. Пьесы

Смит. Нет. Останьтесь на час. Пообедайте с нами. Пока в этом еще нет нужды, но Джесси все равно готовит сама, и чудно это делает. Оставайтесь. Я сегодня вдруг проснулся ночью и вспомнил Фрэда Вильямса таким, каким он был когда-то, и нашу с вами газетку, которую враги называли красной, хотя она была всего-навсего честной. Между прочим, вы не замечали, Мег, что все чаще слово «красный» становится синонимом честного?

Мег. Вот кончите книгу, и вас тоже снова назовут красным. Это не так плохо, Гарри. Много миллионов людей в Америке будут за вас. У них нет права голоса в наших газетах, но они молча будут за вас. Да.

Смит. Да. Боюсь только, что это прилагательное «красный» сильно сократит мои доходы. Черт меня дернул послушаться Джесси и купить в рассрочку этот большой дом вместо маленького, и сразу, как хотел я. Был бы хоть дом.

Входит Джесси. Она в фартуке.

Джесси. Ну, кончили? (Подходит к Смиту, целует его.) Устал?

Смит. А ты?

Джесси. Я – очень. С этим яблочным пирогом, как говорит Морфи, дьявольская возня.

Смит. А как Боб, проснулся наконец?

Джесси. Кажется, да. Во всяком случае, полчаса назад кто-то фыркал и чертыхался в ванной.

Смит. Я просил Мег пообедать с нами.

Джесси. Очень рада. Я просила ее вчера, но она не осталась.

Мег. Вчера надо было за вечер расшифровать двадцать страниц.

Джесси. Хоть бы вы уговорили его почитать мне.

Смит. Я нарочно сказал Мег, чтобы она оставляла все расшифрованное в Нью-Йорке. Сейчас – только вперед. Когда кончу, прочту все сразу.

Джесси. Но скажите, Мег, это интересно? Я вам так завидую.

Мег. Да, это очень интересно.

Пауза.

Джесси, когда у вас обед?

Джесси. Через полчаса.

Мег. Я пока приму у вас ванну. Хорошо?

Джесси. Конечно. Возьмите мой халатик, он висит там.

Мег. Спасибо. (Выходит.)

Джесси(заглядывая в лежащую на столе стенограмму). Хорошо идет?

Смит. Ничего.

Джесси. Ну почему ты не хочешь диктовать мне? Честное слово, я не хуже стенографирую, чем твоя Мег, а для меня это было бы такое счастье.

Смит. А для меня такое счастье, что ты можешь наконец не стенографировать, не писать на машинке, что ты можешь привыкать быть просто хозяйкой этого дома. Хозяйкой – и все. И даже этот яблочный пирог – только твоя прихоть, не больше.

Джесси. Ты ничего не понимаешь. (Указывая на стенограмму.) Это тоже была бы только моя прихоть, раз диктуешь ты. Ты. (Целует его.) Нет, ты прав, я бы тебе мешала. (Снова целует его.) Я бы не могла удержаться. (Заглядывает в стенограмму.) Но мне так интересно. Я несколько раз втихомолку заглядывала сюда. Но у Мег другая система знаков, я с трудом понимаю у нее одно слово из десяти. Пока ты спишь, я сама по утрам убираю твой кабинет и ползаю по полу и подбираю твои бесчисленные окурки. Вчера их было сорок два.

Смит(целуя ей руку.) Ну зачем ты?

Джесси. Как зачем? Мне приятно. А потом я отворяю окно и сижу здесь, в твоем кресле, и что-нибудь пою, бормочу себе под нос и думаю о тебе и о том, что бы еще повесить здесь, над диваном, когда ты кончишь книгу и мы опять получим деньги. Здесь надо повесить маленькую хорошую акварель, думаю я. И опять что-нибудь пою и бормочу, а потом иду будить тебя…

Смит. У тебя усталый вид.

Джесси. Я устала от счастья. Я десять раз за день подхожу к этой двери и слушаю, как ты ходишь по комнате, и когда твои шаги приближаются к двери, мне каждый раз хочется высунуться и поцеловать тебя. Но я этого не делаю и тихо стою за дверью. А потом ухожу к себе и опять думаю о тебе. И так до вечера.

Пауза.

Ну разве не хорошо, что я все-таки упрямая и заставила тебя купить большой дом? Ну где бы ты расхаживал и топотал своими ножищами?

Пауза.

(Вынимает из кармана фартука письмо.) Я совсем забыла. Письмо от твоей мамы.

Смит(разорвав конверт и вынув оттуда маленький листок). Да, моя старуха по-прежнему неразговорчива. (Читает.)

Джесси(садясь рядом с ним). Мне можно?

Смит. Конечно.

Оба молча читают.

Джесси. Какой ужас. Зачем она так пишет?

Смит(складывая письмо). Ничего не поделаешь. У нее свой взгляд на эти вещи.

Джесси. Ты даже побледнел.

Смит. Да? Ну что ж, это неприятно, когда собственная мать называет тебя подлецом. До нее, очевидно, дошли слухи, что я пишу книгу о России, книгу, плохо согласующуюся с моими прежними убеждениями. Вот и все.

Джесси. Не понимаю. Какое ей дело до русских и до этой книги? В конце концов, это только твое дело, и больше ничье.