Том 3. Товарищи по оружию. Повести. Пьесы

Макферсон. Идет. Только имейте в виду, что это, кажется, тринадцатый ваш совет, который я принимаю.

Гульд. Ничего. Я не суеверен. Вторая книга того же автора. Несколько выдержек из русских газет сорок второго года, где они пишут о первой книге, что Смит правильно подошел, верно понял и так далее и тому подобное. Автор, о котором сами русские писали, что он правдив. Несколько теплых слов о Смите – лежал в окопах под Гжатском, был под Сталинградом. Человек, для которого тяжело сказать плохое о России, но который все-таки не может сейчас молчать, и так далее…

Макферсон. И так далее и так далее. Ясно. Как будет называться книга?

Гульд. Все так же: «Почему русские хотят войны?»

Макферсон. Нет, слишком прямо. Еще посоветуемся. А как вы думаете, Джек, русские в самом деле сейчас хотят воины?

Гульд. Сейчас? Конечно, нет.

Макферсон. А потом?

Гульд. Не знаю. Я знаю только одно: они уничтожают капитализм, а я хочу уничтожить коммунизм. Любыми средствами. Вот и все. На равных.

Макферсон. С той только разницей, что они это делают у себя дома, а вы лезете своей лапой в чужую страну, к ним.

Гульд. Вы не собираетесь записаться в коммунистическую партию?

Макферсон. Нет. Я просто подумал, что вы особенно беспощадны, – впрочем, как все ренегаты.

Гульд. Что вы сказали?

Макферсон. Я сказал, что вы особенно беспощадны, – впрочем, как все ренегаты. Профсоюзное прошлое дней вашей молодости не дает вам покоя.

Гульд. Чарли, не советую вам продолжать. Я иногда кусаюсь.

Макферсон. Знаю. Но вы не правы. Никогда не надо стыдиться своей биографии, а тем более такого эффектного начала ее, как у вас. Когда молодой руководитель забастовки вдруг сам даст мне шесть фельетонов с разоблачением красных, ей-богу, это эффектно. Я еще тогда, пятнадцать лет назад, сразу понял, что вы далеко пойдете вообще, а если станете работать в газете – особенно.

Гульд. Заметьте: в вашей газете.

Макферсон. Конечно, не в «Дейли уоркер». Когда вы думаете о коммунизме, вам все время кажется, что если бы он наступил в Америке, то вас непременно бы повесили.

Гульд. За компанию с вами.

Макферсон. Не уверен. А знаете, что бы вы сделали, если представить себе такой невероятный случай: вдруг завтра у нас коммунистическая диктатура?

Гульд. Интересно.

Макферсон. Очень. Вы бы быстро перекрасились и поспешили выдать с головой всех ваших нынешних друзей, так же как пятнадцать лет назад всех ваших тогдашних.

Гульд. Очевидно, сегодня вы решили поссориться со мной.

Макферсон. Ничуть. Это вам просто за Черчилля и за мое тщеславие. Я действительно тщеславен, по очень не люблю, когда мне об этом напоминают другие. И потом, вы сегодня утром опять с излишней нежностью смотрели на мой редакторский стол, а я очень не люблю торопливости, особенно в молодых людях.

Гульд. Вы стареете, Чарли. Вы просто начинаете брюзжать.

Макферсон. Возможно.

Гульд. Можно подумать, что вам меньше, чем мне, хочется уничтожить коммунистов.

Макферсон. Нет. Но у меня для русских есть программа-минимум.

Гульд. Можете опубликовать?

Макферсон. Могу. Пять-шесть лет держать их под угрозой войны, не давая им оправиться, а потом потребовать от них всего трех вещей.

Гульд. Каких?

Макферсон. Исключительной свободы их рынка для нас – раз, отмены их монополии внешней торговли – два и сдачи нам крупных концессий – три. А в остальном пусть пока остаются коммунистами – это их личное дело.

Пауза.

Гульд. Однако Смит заставляет себя ждать.

Входит Смит.

Смит. Прошу прощения, по у меня просто еще мало опыта разговаривать с женами. Джесси благодарит вас. Она уже одевается. Мы выедем вслед за вами через полчаса.

Макферсон. Хорошо. (Гульду.) Джек, вы третий раз за день забываете свою шляпу. Рассеянность к лицу только уже знаменитым людям. Да, кстати, Гарри, Гульд предлагает назвать вашу книгу «Почему русские хотят войны?». Как вам?

Смит. Не очень.

Макферсон. Мне – тоже.

Смит. Может быть, отрезать первое слово. Просто – «Русские хотят войны?». И большой вопросительный знак.

Макферсон. «Русские хотят войны». И маленький вопросительный знак, втрое меньше букв, почти незаметный. Незаметный, но объективный, так, чтобы, если вглядеться, его все-таки можно было заметить. Ну что ж, это неплохая идея. Идет. Я жду вас. (Выходит с Гульдом.)

Несколько секунд на сцене один Смит. Потом из внутренней двери выходит Морфи, опухший более чем обычно, с крестиком пластыря над глазом, в толстой старой фуфайке.

Смит. Ну что, выспался наконец?

Морфи. Четырнадцать часов – с трех ночи. Я был здорово пьян, когда ввалился к тебе вчера?