Том 4

— Боюсь, захлестнут текущие дела, не до книг будет, — сказал Румянцев. — Из практики секретарей сельских райкомов мне известно, что свободного времени у них очень и очень мало. Секретарь райкома — это практик, человек живого дела. Он всегда в пути, постоянно с людьми. К тому же заседания, совещания, каковых у нас порядочно, тоже отнимают время. Так что из двадцати четырех часов для книг, бывает, не останется и часа.

— Может, как-то найду время, — сказал Щедров. — Скажем, ночью или рано утром.

— А когда спать? — Добрыми, улыбающимися глазами Румянцев посмотрел на Щедрова. — Да, кстати, как твои записные книжки?

— Пополняются.

— Для них тоже нужно время.

— К записной книжке я уже привык и время для записей всегда находится.

— Записная книжка секретаря райкома, его мысли и раздумья, — сказал Румянцев, все с той же улыбкой в глазах глядя на Щедрова. — Когда-то, в молодости, я тоже вел дневник. Кончилась гражданская война, с головой ушел в мирное строительство, и с дневниками пришлось расстаться.

— Иван Павлович, а как обстоят дела в Усть-Калитвинском? — спросил Щедров.

— Дорогой друг, я мог бы высказать свои соображения насчет Усть-Калитвинского, это нетрудно. — Румянцев поудобнее уселся в кресле и некоторое время молчал. — Однако мне хотелось бы, чтобы ты посмотрел район свежими глазами, разобрался бы в обстановке, а после этого мы и поговорили бы о делах и нуждах Усть — Калитвинского. Можно послушать твое сообщение на бюро крайкома.

— А если сказать коротко? В общих чертах.

— В общих чертах Южный — это, как тебе известно, край высокоурожайного земледелия и высокопродуктивного животноводства. И поэтому на фоне районов передовых, а их у нас немало, Усть-Калитвинский, естественно, выглядит отстающим. Для примера сошлюсь на соседний с Усть-Калитвинским — Марьяновский. Усть-Калитвинскому до Марьяновского далеко. Естественно, напрашивается вопрос: в чем причина? — Румянцев задумался. — Во-первых, в том, что в районе запущена идеологическая работа. Случилось так, что усть-калитвинские коммунисты утратили свою авангардную роль, политическая их деятельность не была направлена на подъем трудовой активности масс, и это сказалось на экономике. Во-вторых, твоим предшественником там был Коломийцев, человек больной, характером неуравновешенный. Трудно ему было. К тому же он проявил невнимание к людям, к их нуждам и этим снизил их общественную активность. Есть тут и вина крайкома, в частности моя. Мало мы помогали Коломийцеву. В-третьих, как на беду, Усть-Калитвинский два года сряду постигли неурожаи. Однако самая главная причина — низкий авторитет руководителей района и некоторых колхозов. Вот и получается: вместе с борьбой за урожаи и высокотоварное животноводство в Усть-Калитвинском необходимо поднять авторитет руководящих кадров. В этом залог успеха.

— Как это сделать?

— Надо подумать. — Румянцев расцвел в улыбке. — Как ни далеко видно с моей вышки, а там, в районе, так сказать, с глазу на глаз с людьми, виднее, что и как надо делать. Вот ты и присмотрись хорошенько к жизни района, к людям.

— Что бы вы посоветовали?

— Давать советы — дело нетрудное. — Румянцев снова с улыбкой посмотрел на Щедрова. — Есть, дорогой друг, один совет — для партработника он является законом: не засиживайтесь в кабинете! Я вот тоже, грешным делом, частенько пребываю не в пути и поругиваю себя за это… Да ты, вижу, не куришь? Или терпишь?

— Не курю.

— Похвально! Никотин — яд. Нет, нет, не улыбайся! Это же общеизвестно. Спроси любого врача.

В боковую дверь неслышно вошел пожилой, лысый мужчина в полувоенном костюме и в легких белых бурках, голенища которых были завернуты ниже колен. Он прошел к столу, слегка приподнимаясь на носках, раскрыл принесенную черного цвета кожаную папку. Поглаживая широкую лысину, по бокам обрамленную жиденькой растительностью, он не сводил глаз с Румянцева, как бы говоря этим пристальным взглядом, что пришел он вовремя и то, что нужно принести и положить на стол, он принес и положил.

— Петрович, что у тебя? — спросил Румянцев.

— Две телеграммы — в Госплан и министру сельского хозяйства и некоторые не терпящие отлагательства документы.

Румянцев пошел к столу. Надел очки, поудобнее уселся, взял поданную ему Петровичем ручку и начал читать телеграмму.

— Петрович, телеграмму в Госплан лучше всего послать за двумя подписями: моей и Калашника, — сказал Румянцев, подписывая телеграмму. — Как ты полагаешь?

— Для пущего авторитета? Так и сделаем!

— Это письмо отправь фельдсвязью.

— Не беспокойся, Иван Павлович, — ответил Петрович, чуть наклоняясь к Румянцеву.

— Да, да, верно. — Румянцев подписал остальные бумаги. — Кстати, что там с архитектурным проектом Дворца пионеров?

— Все еще дискутируют.

— Сколько же можно? Вот что, Петрович, пригласи ко мне авторов проекта и тех, кто участвует в дискуссии. — Румянцев озабоченно посмотрел на своего помощника. — Вот только бы выкроить «окно» во времени.

— Выкроить можно, — сказал Петрович. — Как раз завтра у тебя с шестнадцати до восемнадцати и есть такое «окно».