Том 4

По утрам Фелисите по привычке входила в комнату Виргинии и смотрела на стены. Она скучала, потому что не могла уже причесывать девочку, завязывать ей шнурки на башмачках, укладывать ее в постель, не могла постоянно видеть ее хорошенькое личико, держать ее за руку, когда они уходили из дому вместе. Делать ей было нечего, и она попробовала плести кружева. Но для этого у нее были слишком грубые пальцы - они рвали нитки; она отупела, потеряла сон; по ее словам, ей было «тошно жить на свете».

Чтобы «рассеяться», она попросила разрешения приглашать к себе своего племянника Виктора.

Он приходил по воскресеньям после обедни, краснощекий, с голой грудью; пахло от него полями. Она ставила для него прибор. Они завтракали, сидя друг против друга; сама она, в целях экономии, ела немного, но его кормила как на убой, и в конце концов он засыпал. С первым ударом колокола, звонившего к вечерне, она будила его, чистила ему брюки, завязывала галстук и уходила в церковь, опираясь на его руку с материнской гордостью.

Родители всякий раз наказывали ему что-нибудь вытянуть у нее - пакет сахарного песку, мыла, водки, а то и денег. Он приносил ей для починки свое тряпье, и она бралась за дело, радуясь, что это заставит его лишний раз прийти к ней.

В августе отец взял его с собой в каботажное плавание.

Это было во время каникул. Приезд детей утешил Фелисите. Но Поль стал капризным, а Виргиния выросла, так что ей уже нельзя было говорить «ты», и между ними возникла стена, они стали стесняться друг друга.

Виктор побывал сперва в Морле, потом в Дюнкерке, потом в Брайтоне; возвращаясь из плаваний, он всегда привозил ей подарки.

В первый раз она получила шкатулку из ракушек, во второй раз - кофейную чашку, в третий - большую пряничную фигурку. Он похорошел, сильно вырос, у него уже пробивались усы, глаза у него были добрые и честные, он носил кожаную фуражку, по-лоцмански заломив ее на затылок. Виктор забавлял ее своими рассказами; он пересыпал их морскими терминами.

В понедельник, 14 июля 1819 года (она запомнила это число), Виктор объявил ей, что его берут в дальнее плавание и что послезавтра ночью он уезжает на пакетботе из Гонфлера на свою шхуну, которая вскоре должна отчалить из Гавра. Проплавает он, наверно, года два.

Перспектива столь долгой разлуки привела Фелисите в отчаяние; чтобы попрощаться с ним, в среду вечером, после того, как барыня пообедала, она надела башмаки на деревянной подошве и отмахала четыре мили, отделявшие Пон-л’Эвек от Гонфлера.

Когда она взошла на кальварий, то, вместо того чтобы повернуть налево, повернула направо и, заблудившись среди верфей, пошла назад; люди, к которым она обращалась, советовали ей поспешить. Ушибаясь о якорные цепи, она обогнула док, переполненный судами; потом начался спуск, световые полосы скрещивались; увидев в небе лошадей, она решила, что сходит с ума.

На краю набережной ржали другие лошади: вид моря испугал их. Лошадей поднимали на блоках и спускали на корабль, где между бочонками сидра, корзинами сыра, мешками зерна толклись пассажиры; слышалось кудахтанье кур, ругался капитан; юнга, облокотившийся на якорный ворот, ни на что не обращал внимания. Фелисите, хоть и не узнала его, все же крикнула: «Виктор!»; юнга поднял голову; она бросилась к нему, но тут внезапно убрали трап.

Пакетбот, который тянули с песнями женщины, вышел из гавани. Корпус его скрипел под напором тяжелых волн. Парус повернулся - уже никого нельзя было различить; на море, посеребренном лунным светом, пакетбот казался черным пятном, которое все уплывало, таяло и, наконец, исчезло.

Когда Фелисите проходила мимо кальвария, ей захотелось поручить Богу того, кто был ей дороже всех на свете, и она долго молилась стоя; по ее лицу текли слезы, взгляд был обращен к небу. Город спал, но таможенники бодрствовали; вода беспрерывно струилась сквозь отверстия шлюза, и шум ее напоминал шум водопада. Пробило два.

Монастырская приемная была открыта только днем. Опоздание Фелисите, разумеется, рассердило бы г-жу Обен, и она, подавив в себе желание обнять другого ребенка, вернулась домой. Служанки в гостинице только-только проснулись, когда она вошла в Пон-л’Эвек.

Бедному парнишке придется носиться по волнам много месяцев! Его прежние путешествия не пугали Фелисите. Из Англии и Бретани люди возвращаются; но Америка, колонии, острова - все это терялось где-то в неведомом мире, на краю света.

С тех пор Фелисите думала только о племяннике. В солнечные дни она терзалась мыслью, что его мучит жажда; когда бушевала гроза, она боялась, что его убьет молнией. Слушая, как в трубе воет ветер и срывает черепицу, она видела, как эта буря носит его по морю, а он, покрытый пеленой пены, лежа на спине, держится за верхушку сломанной мечты; или - тут она вспоминала географию в картинках - его пожирали дикари, тащили в лес обезьяны, он умирал на безлюдном берегу. Но о своей тревоге она никому не говорила.

А г-жа Обен тревожилась за дочь.