Том 4

Монахини считали, что она добрая, но слабенькая девочка. Малейшее волнение вызывало у нее нервный припадок. Ей пришлось перестать учиться музыке.

Мать требовала, чтобы ей писали из монастыря регулярно. Однажды утром почтальон не пришел; она взволновалась и начала ходить по залу, от кресла к окну. Это возмутительно! Четыре дня нет известий!

Чтобы утешить ее, Фелисите привела в пример себя.

— А я, барыня, полгода не получаю писем.

— От кого это?

— Да... от моего племянника! - кротко ответила служанка.

— Ах, от вашего племянника!

Пожав плечами, г-жа Обен опять заходила по комнате, как бы говоря: «А я и не знала!.. Да и что мне за дело до вашего племянника! Юнга, нищий, велика важность! А вот моя дочь... Подумать только!..»

Фелисите, с ранних лет привыкшая к черствости, все же обиделась на барыню, но потом забыла обиду.

Ей казалось, что потерять голову из-за малютки вполне естественно.

Оба ребенка были ей одинаково дороги; их связывала нить ее любви, и ждала их одна судьба.

Аптекарь объявил ей, что судно Виктора прибыло в Гавану. Сообщение об этом он прочитал в газете.

Гаванские сигары нарисовали в воображении Фелисите страну, где люди только и делают, что курят; Виктор разгуливает среди негров в облаках табачного дыма. А можно «в случае необходимости» вернуться оттуда по земле? И далеко ли это от Пон-л’Эвека? За разъяснениями она обратилась к г-ну Буре.

Он вытащил атлас и пустился в объяснения касательно долгот; глядя на остолбеневшую Фелисите, он улыбался снисходительной улыбкой педанта. Наконец, указав карандашом на едва заметную черную точку в овальном пятне, он сказал: «Вот».

Фелисите склонилась над картой; от переплетения разноцветных линий у нее зарябило в глазах: она ничего не понимала, и, когда Буре полюбопытствовал, что ее смущает, она попросила показать ей дом, где живет Виктор. Буре всплеснул руками, чихнул и разразился неудержимым хохотом; такое простодушие привело его в восторг; но Фелисите не поняла, чему он смеется; быть может, она надеялась даже увидеть портрет своего племянника - до того она была неразвита.

Через две недели, в базарный день, Льебар, как обычно, вошел в кухню и протянул ей письмо от зятя. Оба они были неграмотные, и Фелисите обратилась за помощью к хозяйке.

Г-жа Обен, считавшая петли, положила вязанье подле себя, распечатала письмо и, бросив на Фелисите сочувственный взгляд, тихо произнесла:

— Вам сообщают... о несчастье. Ваш племянник...

Он умер. Больше в письме ничего о нем не говорилось.

Фелисите упала на стул, прислонилась головой к переборке и закрыла внезапно покрасневшие веки. Голова у нее свесилась на грудь, руки опустились, глаза уставились в одну точку; время от времени она повторяла:

— Бедный мальчуган! Бедный мальчуган!

Льебар смотрел на нее и вздыхал. У г-жи Обен чуть вздрагивали плечи.

Она предложила Фелисите навестить сестру в Трувиле.

Фелисите жестом ответила, что это ни к чему.

Наступило молчание. Добряк Льебар рассудил за благо удалиться. Тогда Фелисите сказала:

— Им это все равно!

И снова поникла головой; время от времени она машинально перебирала длинные спицы на рабочем столике.

По двору прошли женщины, неся шест, на котором висело белье; с белья капала вода.

Увидав их из окна, Фелисите вспомнила о своей стирке; вчера она замочила белье, а сегодня его надо было прополоскать; она вышла из комнаты.

Ее мостки и бочка были на берегу Тука. Она бросила на берег кучу рубашек, засучила рукава и взяла валек; ее сильные удары были слышны в ближайших садах. Луга были пустынны, ветер волновал реку; вдали высокие травы извивались от его порывов, как волосы утопленников, плывущих в воде. Фелисите скрывала свое горе и крепилась до вечера, но у себя в комнате, лежа ничком на постели, уткнувшись лицом в подушку и сжав кулаками виски, она дала ему волю.

Много позже сам капитан рассказал ей о подробностях гибели Виктора.

У Виктора была желтая лихорадка; в больнице ему выпустили слишком много крови. Его держали четыре врача. Смерть наступила мгновенно, и главный врач сказал:

— Так! Еще один!

Родители обращались с ним жестоко. Фелисите предпочла больше с ними не встречаться; они тоже не подавали о себе вестей - то ли потому, что забыли ее, то ли из черствости, свойственной людям, живущим в нищете.

Виргиния слабела.

Удушье, кашель, вечный озноб, пятна на щеках - все это были признаки серьезного заболевания. Г-н Пупар посоветовал отвезти Виргинию в Прованс. Г-жа Обен согласилась; она немедленно забрала бы девочку домой, если бы не климат Пон-л’Эвека.

Она сговорилась с одним извозчиком, и тот каждый вторник отвозил ее в монастырь. Сад стоял на горе, откуда открывался вид на Сену. Виргиния под руку с матерью ходила по опавшим виноградным листьям. Порою солнце выглядывало из-за туч, и она щурилась, глядя на паруса вдали и на линию горизонта, тянувшуюся от Танкарвильского замка до Гаврских маяков. Потом они отдыхали в обвитой зеленью беседке. Мать достала бочонок отменной малаги, и Виргиния, которую смешила мысль, что она опьянеет, отпивала два глотка, не больше.