Том 4. Классические розы

Мечта его — что воск, и дух — как сталь.
Он чувствовать природу удостоен.
Его родил безвестный миру Лоэн —
Лесной гористый север Гудбрансталь.

Норвежских зим губительный хрусталь,

Который так божественно спокоен.
Дитя и зверь. Анахорет и воин.
Фиорда лед и оттепели таль.

Его натуре северного Барда

Изменнически-верная Эдварда,
Пленительная в смутности, ясна.

А город ему кажется мещанкой,

«С фантазиею, вскормленной овсянкой»,
Что в клетку навсегда заключена.

1925

Гиппиус

Ее лорнет надменно-беспощаден,
Пронзительно-блестящ ее лорнет.
В ее устах равно проклятью «нет»
И «да» благословляюще, как складень.

Здесь творчество, которое не на день,

И женский здесь не дамствен кабинет…
Лью лесть ей в предназначенный сонет,
Как льют в фужер броженье виноградин.

И если в лирике она слаба

(Лишь издевательство — ее судьба!) —
В уменье видеть слабость нет ей равной.

Кровь скандинавская прозрачней льда,

И скован шторм на море навсегда
Ее поверхностью самодержавной.

1926

Глинка

В те дни, когда уже, казалось, тмила
Родную музу муза чуждых стран,
Любимую по-русски звал Руслан
И откликалась русская Людмила.

Мелодию их чувств любовь вскормила.

Об их любви поведал нам Баян,
Кому был дар народной речи дан,
Чье вдохновенье души истомило.

Нелепую страну боготворя,

Не пожалел он жизни за царя,
Высоконареченного Профаном,

Кто, гениальность Глинки освистав,

Чужой в России учредил устав:
Новатора именовать болваном.

1926–1931

Гоголь

Мог выйти архитектор из него:
Он в стилях знал извилины различий.
Но рассмешил при встрече городничий,
И смеху отдал он себя всего.

Смех Гоголя нам ценен оттого, —

Смех нутряной, спазмический, язычий, —
Что в смехе древний кроется обычай:
Высмеивать свое же существо.

В своем бессмертье мертвых душ мы души,

Свиные хари и свиные туши,
И человек, и мертвовекий Вий —

Частица смертного материала…

Вот, чтобы дольше жизнь не замирала,
Нам нужен смех, как двигатель крови…

1926

Гончаров

Рассказчику обыденных историй
Сужден в удел оригинальный дар,
Врученный одному из русских бар,
Кто взял свой кабинет с собою в море…

Размеренная жизнь — иному горе,

Но не тому, кому претит угар,
Кто, сидя у стола, был духом яр,
Обрыв страстей в чьем отграничен взоре…

Сам, как Обломов, не любя шагов,

Качаясь у японских берегов,
Он встретил жизнь совсем иного склада,

Отличную от родственных громад,

Игрушечную жизнь, чей аромат
Впитал в свои борта фрегат «Паллада».

1926

Горький