Том 4. Сумерки божков

— Как вам угодно-с. Я вас не уговариваю, но только делаю свое предположение-с, в вашем интересе-с. А этак — взглянуть со стороны, что у вас получится, — для меня, конечно, даже много любопытнее-с. Без игры ума и полета фантазии и хорошие дела в мертвечину черствеют-с. Новая проба — новая тропинка… Не все по протоптанному ходить, пошагайте, коли смелость есть, по целине-с!

Молодой возразил:

— Смелости у меня — аккурат, сколько мне надо. Но только вы изволите ошибаться. Не на целину я ступаю, моя дорожка давно протоптана… искони по ней русские люди в удалом своем отчаянии хаживали!

— Было, батенька, было-с, да — как тропа Батыева — быльем поросло-с! О тех временах уж и песни не поются…

Молодой сверкнул глазами.

— Зато сказки сказываются… Вниз по Волге бугры именные высятся… урочища чествуются!.. Партии — вы меня извините! — як ним со всем уважением и преданностью, — но только, с позволения вашего сказать, интеллигентства в них преувеличено… Проще надо… Народ — он простой, простого и ждет. Своего… веками надуманного…

Пожилой барабанил пальцами по столу.

— Просто… Было просто, когда по Волге-матушке расшивы ползали, а ныне бегают трехпалубные пароходы-с. Этакому господину — «сарынь на кичку» не крикнете-с, на косной к нему не подлетите…

— А вот ужо посмотрим. Эх, сударь, у своего гнезда, сказывают, и ворона орла побивает!

— Точно-с. Бывает и подобное приключение-с, хотя и редко-с.

— А разве мы здесь — не в своем гнезде? Наше! Исконное! Если дедов да прадедов памятью прощупать, так — кроме нас, вот таких-то, — здесь, что по Волге, что по Каме, все чужой наплыв: одни мы — свои, вековечные, кондовые!

— Эти ваши слова мне нравятся-с. Точно, что реки — наши-с, русские реки-с. И города-то все новогородскою вольницею рублены-с!

— Были бы люди, верные товарищи, а то — не безнадежное дело: выехал на промысле в косной, вернулся с промысла на пароходе!

— Товарищей, вам нужных, имеете на примете?

— Покуда, двоих лишь.

— Немного-с.

— Затем с ранней зимы и хлопочу о затее своей, чтобы к первой весенней навигации в полной готовности оказаться… Всю Русь пройду!., тысячи молодцов пересмотрю, из тысячи одного выбирать буду, из выбранных — ста, может быть, а то и больше — одного на пробу звать, из десяти званных — одного в товарищи принимать!

— Опаска — дело не худое-с. Старые люди говорили: опаскою рать крепка. Авось-авось, а опась лучше!

У молодого глаза горели.

— Люди верные подобраны… Уметы, пристанища уговорены… Дайте весне лед сломать, подхватит нас половодьем-то… поплывет мое суденышко!.. Звени, наша песенка! гуляй, артель!

— Сколько ни плавай, к берегу, чай, надо когда-нибудь привалить? А на берегу-то — два столба с перекладиной!

Молодой тряхнул головою.

— А чем не смерть? Поди, больше получаса на веревке висеть не оставят, потом снимут и в ту же мать-землю зароют!

Пожилой барабанил пальцами и ласково усмехался.

— Словно сказку, вас слушаю-с!

— Эх, Сила Кузьмич! В сказке миг пожить — за две жизни не променяю!

— Да-с… Это — что и говорить-с… Удивительные, однако, люди на Руси родиться стали!

— Должно быть, значит, Сила Кузьмич, пришло время хорошим покойничкам воскресать!

* * *

К пятому представлению «Крестьянской войны» Елизавета Вадимовна Наседкина чувствовала себя настолько худо, что Берлога, заехав к ней с утра, предложил: не рисковать собою и отменить вечерний спектакль. Она ответила с сердитою насмешкою:

— Это — чтобы вместо меня Маргариту ваша возлюбленная Лелечка Савицкая пела? Нет-с, покорно благодарю. Этому сокровищу уступать не намерена. Не беспокойтесь: я двужильная, вытяну… Сами учили меня: покуда артист на ногах, он обязан быть здоровым.

— Я говорю не о замене тебя, но вовсе спектакль переменим. Елена Сергеевна вряд ли и вообще-то согласится петь вместо тебя партию, из-за которой у нас с нею было столько неприятностей. А чтобы она решилась выйти в Маргарите без репетиции, — напрасная тревога с твоей стороны, она для такого риска слишком осторожна, нечего и ждать.

— Да! Как же! Много ты ее знаешь! Только случая ждет: так и схватится! Еще, если бы я в последние разы в хорошем ударе была, — может быть, побоялась бы. А сейчас ей прямой расчет: самоотверженно вышла без репетиции, рискуя собою, спасла спектакль… великодушная какая!

— Ни я, ни Рахе того не допустим, и Нордман будет протестовать. Лучше снять спектакль. Прокричу «Демона» или «Онегина» с Матвеевою, — вот и вся недолга.

— Чтобы господин Кереметев с компанией и Машки Юлович всякие потом вздыхали и охали по всему городу, как я сорвала с афиши спектакль с полным сбором? Ни за что!..

— Как хочешь, Лиза, — тебе лучше знать себя!

— Я взволнуюсь, нервы подымутся, и все пройдет хорошо… Ведь мне нездоровится только минутами… Послушай: голос звучит прекрасно…