Том 4. Сумерки божков

— Подождите с «Паяцами», Мартын Еремеич!.. Может быть, будем продолжать спектакль.

Захар Кереметев был настолько обозлен, что — когда Берлога передал ему предложение Лествицыной — седобородый маг только рукой махнул.

— Не мое дело, душа моя, не мое дело!.. Мне все равно! я умыл руки!.. Можете ставить в примадонны, кого вам угодно: хористок, статисток, модисток!.. Я старик, мне шестьдесят лет, я сорок лет при театре, меня осрамили, я ни за что не отвечаю… мне все равно!..

И тут же отвернулся к Фюрсту и хормейстеру Бергеру, намеренно громко рассказывая им старые анекдоты о певцах и певицах, которые погибли, потому что брались за партии не по силам: о московском теноре Преображенском, сорвавшем голос на «Зигфриде»; о старом Нурри, который выбросился из окна, потому что надорвался в «Вильгельме Телле», стараясь перепеть начинающего конкурента, блестящего Дюпре; о Кадминой, с которой Тургенев написал «Клару Милич», а Суворин «Татьяну Репину», о маленькой петербургской Б., почти гениально блеснувшей Татьяною в «Онегине», с тем чтобы потом не петь уже никогда и ничего… [423]

Но Лествицыну поддержал Рахе:

— Kein Talent, aber [424] работает и музыкальна. Скромный и добросовестный. Бели она сама ручается, то и я не боялся… О! Она вытягивает! она очень в состоянии вытягнуть!.. Aber прошу не терять из глаз моя палочка, чтобы не опаздывать на вступления…

Публике анонсировали, что по внезапной болезни г-гжи Наседкиной роль ее будет доиграна — без репетиции — артисткою г-жою Лествицыною, а недовольные таковою заменою могут получить из кассы деньги свои обратно. Но никто не ушел: у Берлоги еще оставалась впереди сильнейшая половина партии, а никому неведомое имя Лествицыной, дерзающей без репетиции петь Маргариту Трентскую, возбудило любопытство… Елизавета Вадимовна, страдающая в уборной своей, услыхав, что «Крестьянская война» все-таки идет, впала было в новую истерику: она вообразила, будто ее партию допевает Елена Сергеевна. Но, когда ей сообщили о Лествицыной, она сразу успокоилась, и только губы ее повело презрительною гримасою. Пользуясь промежутком, покуда Елизавете Вадимовне было легче, Светлицкая с театральным врачом и Анною Трофимовною увезли ее из театра. Светлицкая осталась в гостинице при больной своей ученице даже и ночь ночевать.

Лествицына, конечно, никаких чудес не обнаружила, но в партии оказалась тверда, интонации давала точные и ясные, с репликами вступала вовремя, в ансамблях мелодию вела уверенно, — словом, как и обещала, дела не испортила Голос у нее был довольно большой, но не молодой уже и несколько крикливый, немножко гусиного будто тембра. Робела очень, но держала себя в руках крепко, ни разу не сбилась в местах, а в дуэтах скромно тушевалась, будто прячась за вокальный рельеф Берлоги, а себя превращая лишь в живой ему аккомпанемент. Чего ей все это стоило — каких напряжений воли, мысли и сил физических — только Берлога мог оценить, видя в дуэтах почти соприкасающееся с ним лицо с звериными глазами, сердитыми от внимания и страха, с губами, синими сквозь кармин, с крупною росой пота на лбу. В публике сразу решили, что Лествицына — «старая лошадь», и перестали ею интересоваться. Но отрицательного впечатления она не произвела. По окончании третьего акта несколько голосов даже вызывали ее. Берлога слушал и наблюдал Лествицыну с любопытством. Ему казалось, что эта женщина чувствует и понимает то, что поет, в гораздо большей мере, чем умеет выразить, и очень мучится сознанием пробелов и недохваток своей экспрессии. Тысяча первая трагедия интеллекта, превосходящего талант, бесформенного темперамента, которому отказано в способности превращаться в силу стройных образов!

В уборной ему порассказали о Лествицыной. Очень бедна С родными в ссоре за сцену. Живет одиноко и сурово, не дружа близко ни с кем из подруг по персоналу. Заведомо и наверное не имеет любовника. В труппе ее ни любят, ни не любят, но очень уважают, как в высшей степени приличную и «ученую». Для себя — скупа. Одевается дешево и плохо. Прислуги не держит, сама себе готовит обед на бензинке. Ужасно много читает. Над голосом работает каждый день целыми часами, но ненавидит, чтобы ее слышали… Нынешнею дерзостью этой смиренницы и дикарки вся труппа — старые товарищи по хору и вторым ролям — изумлены настолько, что — едва глазам верят: подменили, что ли, нашу Лествицыну?

В предсмертном дуэте Маргариты и Фра Дольчино — пред костром Лествицына была уже положительно хороша:

Мне жизнь не дорога, —

пела она с силою и страстью:

Что я была?

Лишь бледный отблеск

Святого пламени, которым ты горел…

Фра Дольчино

Угаснет жизнь, но пламя не угаснет:

Оно умы собою напитало,

Оно в моем народе разлито!..

Пусть я умру! Жив Бог, меня пославший!

Свободы Бог, вещавший нам любовь!

Маргарита

Мы исчезнем в любви,

Мы умрем в поцелуе,

Ветры вольные взвеют,

Наш пепел смешают,

В вихрях бури призывной Над землею помчат!

Оба

Не бойся погибнуть! Смерть — начало жизни!

Огонь освящает! Умрем, чтобы победить!