Том 4. Сумерки божков

Рахе весь окутался дымом, так что лишь огонек его сигары светил сквозь синее облако, таинственным и унылым, красным глазом циклопа.

— Н-ню… — послышался его нерешительный, полный размышлением голос. — Н-ню… Ей аплодировал Orchester… Vielleicht… [166] Если моя жена ничего не говорит против, я тоже согласный: давайте на ваша Картошкина настоящий дебют с большая, ответственная роль…

Елена Сергеевна чуть повела плечами.

— Сделайте одолжение. Почему мне быть против? У нас почти нет примадонн soprano, нам такая певица, если она оправдает ваши надежды, очень нужна…

— Ты, мать моя, сама у нас примадонна soprano! — напомнила с качалки Маша Юлович.

Савицкая обратила к ней строгие глаза.

— Так что же?

Та сконфузилась и ответила дурашливою гримасою.

Савицкая повела плечами в прежнем жесте скрытого неудовольствия.

— Надеюсь, никто никогда не скажет, чтобы я, Елена Савицкая, закрывала дорогу начинающим артисткам?

Светлицкая так к ней и бросилась, так и подкатилась, как бархатный шар.

— Леля! Да кому же может в голову прийти?! Вы, Леля, ангел, — я всегда говорила, говорю и буду говорить, что ангел! Ангелом от рождения были, — ангелом всю жизнь проживете!

Но Маша Юлович, омраченная и с пророчески как-то выпученными коровьими глазами, которые старались быть сердитыми, тяжело треснула ладонью по ободу качалки.

— А я бы дебюта не дала!!!

— Здравствуйте! Вывезла! — с удивлением воззрился на нее Берлога.

А Светлицкая молитвенно сложила руки и почти простонала, с выражением страдания на круглом и янтарном сквозь белила лице.

— Маша! За что?

Юлович мотала головою, как вошедшая в азарт норовистая лошадь.

— Так вот, — не дала бы, да и не дала… Кабы была директрисою… Не дала бы! не дала!

— Ты, Марья, — с сердитою насмешкою перебил нахмуренный Берлога, — должно быть, спала там, — на своей качалке? Со сна бредишь? Бог знает что говоришь!..

— Ах, батюшка, да не всем же дан дар сразу влюбляться, как тебя угораздило!

Берлога посмотрел на нее строго и холодно.

— Сказал бы я тебе, Марья Павловна, на эти твои слова одно свое словечко…

— Ну? — задорно откликнулась та, приподнимаясь с качалки на локтях всем туловищем вперед, точно готовая принять неприятельский штурм крепость.

— Не люблю браниться при Елене! — откровенно рассмеялся вдруг Берлога, — она меня расхолаживает, как цензура, и я теряю свой ругательный лексикон…

Светлицкая, — обнимая Юлович за плечи, отчего та, вертя всем телом, усиленно освобождалась, — ныла и чуть не плакала с другой стороны.

— Маша! Ну можно ли? Зачем? Ты всегда такая добрая ко всем, и вдруг… Я не понимаю! Что тебе? Зачем?

— Да вот хоть бы затем, чтобы тебе досадить… У!!!

Она погрозила Светлицкой массивным своим кулаком и откинулась на спинку качалки. Светлицкая сделала вид, что принимает шутку, и ответила тем же, изящно округлив украшенную перстнями руку и с самою очаровательною улыбкою на крашеных губах. Но Юлович совсем не шутила, и теперь, хотя мир к ней понемногу возвращался, вытянутое на качалке огромное тело ее колыхалось бурно и гневно.

— Ты, Санька, думаешь, что если я у вас слыву дурою, бабою-простынею, то тебя, умницу, уж и не проникаю? — метнула она последнюю стрелу парфянского отступления. — Врешь! Я тебя вижу насквозь и все твои планы-прожекты хоть сейчас пересчитаю по пальцам в полной видимости… да!

Это Светлицкая оставила без ответа, пропустив, как брошенное на ветер, мимо ушей.

— Полно вам спорить, пожалуйста! — нетерпеливо остановил Берлога. — И о чем? Дело решено. Елена Сергеевна согласна, Мориц благословил, Захар Венедиктович тоже, я и подавно… одна Марья Павловна — сама не зная с чего, закусила вдруг удила… Но это на нее бзик нашел. А бзик нашел, бзик и пройдет. Ваша ученица получит дебют, моя милая Саня, и хороший дебют! Вот вам в том моя рука! И дебют дадим, и успех будет, и ангажемент заключим.

— Хо-хо-хо-хо! — отозвался из-за стола своего Мешка-нов, — положим, насчет Захара Венедиктовича вы, Андрей Викторович, маленько — хо-хо-хо-хо! — увлекаетесь… Захар Венедиктович ничего не говорил… хо-хо-хо-хо… он даже и не присутствовал, когда вопрос сей подвергнут был обсуждению…

— В самом деле? Куда же его черт унес? — воскликнул изумленный Берлога, тщетно ища глазами по углам режиссерской, только что бывшего здесь седобородого, длинного, апостольского Кереметова, с его жандармскими глазами под черною шапочкою Фауста.

Мешканов хихикал. Рахе возразил с ленивою досадою:

— Н-ню! Который год ты знаешь наш Захар и до сих пор не можешь быть привычайный? Он видал, что ты себя горячишь, Маша и Саня взошли в своя вечная пикировка… н-ню, он не любит шум, спор и — чтобы бывать со своим голос между вами посредник…

— Сия благоразумная лисичка, — хихикнул Мешканов, — в дурную погоду завсегда в свою норку прячется! Не охоч наш Захар Венедиктович брать на себя ответственность и высказывать свое решительное слово в делах, могущих иметь исход двоякий…