Том 4. Тетрадь Вероники

Стан мой — фигура татарская!
Видимо, слишком разошлась среди вас, —
в пляске очертанья она растеряла
фигуры татарской.

vii

Поплакала ты и притихла,
и теперь одиноко белеешь в сенях,
как шелковая нитка
в ушке игольном.

viii

Вышивки — в танце — на вас!
То ли кланяются васильки,
то ли
щебечут ласточки.

ix

Остановитесь у ворот полевых,
приподыму я колпак мой,
пусть мои кудри еще поблестят вам
в поле родном.

x

Стан мой легкий, глаза мои черные
в этом огне хоровода родного
горят, быть может,
в последний раз.

xi

Не уменьшить мне боль,
полдуши в этом поле оставив!
Молчу я, и лишь за холмом, как ребенок,
громко плачет куница.

xii

Прибыли мы за невестою
с сердцем белым,
сделаем свадьбу
белее снега.

xiii

Если запустить мое пенье
ладом скользящим,
лучшая песенка выкатится
клубком золотым.

xiv

Кружась все быстрее,
родные остаются луга,
значит, в деревне уже не вмещается
отныне мой тоненький стан.

xv

Что ж в ожидании нас
белым полотном не застлали ваш двор?
И монету серебряную не прикрепили
ко лбу вашего дома.

xvi

Танцуя,
в бусы превратим кирпичи этой печи,
серебряные в ней загорятся
дрова.

xvii

Задрожали
верхушки берез,
как белая луна, появляется
невеста в воротах.

xviii

Есть — песенка средь трав на лугу,
пойти ли к ней и запеть ли,
иль принести вам сюда
и спеть — на прощанье?

xix

Вот, уже исчезают
в поле, среди ковылей.
Уже не слышно бубенчиков.
Мы как птицы стоим.

xx

Все настойчивей зов одинокий
иволги — за околицей,
подружки невесты задвигались,
как овсяные снопы золотые.

xxi

Голос мой тонкий, как голос кукушки,
ветром потом отнесет
долго звенеть
рядом с оставленным домом.

xxii

Ах, и золотистые мы, и алые!
Проехав при свете листа кленового,
въезжаем
при свете пшеничной стерни.

xxiii

Отправилась милая в путь, и черная ласточка
навстречу ночи
мчится — по крыльям лия
ручьи дождевые.

xxiv

А богата была — девятью походками:
чередовались — играли!
Потом
жизнь оставила — только одну.

xxv

По этому полю проедем
от края до края,
каждый лепесток каждой ромашки
приподымая.

xxvi

Встречая меня,
отец мой раскатывается, как шелковый тюк,
скатывается обратно,
меня проводив.

xxvii

Никто, ничего, ни о чем,
так и проходит мой век,
вода течет, — никто не спрашивает:
«Как ты течешь?»

xxviii

Мама, на подоле твоем
все следы — от подпрыгиваний
детских ножек моих!
Дай, лицом прикоснусь.

xxix

Точно конопляное поле отцовское,
ровны лесные вершины,
плывет моя песня над ними,
будто поет это — лес.

xxx

В поле — зеленого жаль,
жаль — золотого над полем!
Брат мой, стареем,
седеем, как синие бусы.

xxxi

Принесли мы изящество ног,
чтобы
в памяти вашей оставить!
Разрешите нам пляску последнюю.

xxxii