Том 5. Калина красная

В роли инженера Черных Шукшин поразил меня всепроникающим мастерством современного психологического анализа. Эту роль я считаю одной из лучших в картине «У озера».

Его интересовали люди, Шукшин хорошо понимал, чувствовал их, наверное, поэтому ему так удавалась актерская работа. С огромной ревностью относился Шукшин к облику и поведению своих героев на экране. Он искал в актерах не исполнителей, но соавторов, и чаще всего находил. Но все же наилучшим примером точного воплощения народного характера остается собственная работа Шукшина как актера. Цепь его удивительных актерских открытий блистательно завершил Егор Прокудин из «Калины красной».

Можно ли представить себе, скажем, Егора Прокудина вне зависимости пластики самого Шукшина? Может быть, он и подумывал о том, чтобы поручить эту роль кому-то другому, потому что разрываться между режиссурой и актерским трудом – дело не простое, что знают все, кто пробовал делать такие опыты. И Шукшину они были не просты, естественно; и его они изнуряли. Тем не менее он все-таки шел на это с огромным интересом, с определенной потребностью даже. И не только потому, чтобы сыграть самому главную роль. И уж совсем не потому, чтобы завоевать дополнительную популярность. Не из тщеславия, разумеется, нет. А ради того, чтобы наиболее полно и точно выразить то, что его томило, что он хотел сказать, в частности, этой человеческой натурой, судьбой, характером во всех его тонкостях и деталях.

Никто другой не сыграл бы в «Калине красной» удивительную сцену объяснения Егора Прокудина с родителями Любы. Там Егор на грани очень тонкого и острого розыгрыша и с нажитой за жизнь желчью – вступает в полемику со стариками, выпаливая свои претензии с невероятно смешным и трогательным пафосом. Так, как он, никто не смог бы сыграть – все выглядело бы для автора и режиссера неточным, приблизительным, и Шукшин наверняка кряхтел бы, кусал губы, а потом, вздохнув, сказал бы: «Ну, ладно, ладно, чего уж... Будем снимать...» Не добился бы он от другого исполнителя воплощения, адекватного тому, что уже звенело в ушах, что стояло перед глазами как нечто уже готовое. Поэтому он играл сам и играл всегда необыкновенно интересно и точно. Шукшин никогда не поступался точностью и тонкостью актерского исполнения. Не случайно же и сам он был актером высочайшего класса.

Он с жадностью относился к актерскому творчеству, видел в работе актера продолжение литературы – вот что было для него очень важно. Он пытался сохранить литературную скульптурность, если можно так странно выразиться, уже в процессе непосредственного пластического выражения ее в кинематографе. Сцена перепалки Егора с родителями Любы Байкаловой можно считать вершиной авторского режиссерского, актерского постижения самому себе поставленной задачи. В репликах Егора, в живости интонаций находят тончайшее выражение и вся сложность конкретной ситуации, и множество предпосылок судьбы Прокудина, и особенности его натуры, и накал его страстей. Попробуйте-ка разобраться, где здесь кончается литература и начинается режиссура, где кончается режиссура и начинается собственно актерское творчество. В том-то и дело, что перед нами – удивительная художественная целостность, созданная единством многогранного дарования, столько же литературного, сколько и кинематографического.

Это искусство было жизнью Шукшина, было страстью, сжигавшей его, когда, снимая картины по собственным сценариям, он хотел сделать все максимально точно, так, как видел все он сам. И поэтому он и играл в них сам. И поэтому играл со своей женой, со своими дочерьми. Не то чтобы ему хотелось «побаловаться семейным кинематографом» – с ними он мог сделать значительно больше, чем с кем бы то ни было иным. И это правда, и потому это получалось. И было оценено критикой, которая иногда даже не понимала, в чем тут дело, но видела результаты и изумлялась их точности и волшебству.

«Калина красная» – подлинный шедевр отечественного кинематографа. Но не меньшее, а в чем-то и более сильное впечатление произвела на меня картина «Печки-лавочки». Там есть вещи удивительные – по трогательной самоиронии чистейшего человека, который перебирая прожитую жизнь, может многому усмехнуться, но ничего не предает ради красного словца. Достаточно вспомнить, как герой Шукшина, проделав весь путь до «юга», входит в Черное море – ступает в сатиновых, едва не до колен трусах, вот он, мол, явился, и по-хозяйски проверяет, какое оно, море-то, надо, стало быть, в него войти, надо поглядеть. Это грандиозный кусок, вызывающий и смех, и слезы одновременно.

Как и его герой, Шукшин в чем-то оставался «наивным», то есть верящим в людей необыкновенно. Но видел он и все горькие стороны жизни и никогда не избегал показывать их, разглядывать, объяснять для себя, легонько усмехнувшись, как бы говоря: «Ну, так уж оно пока идет, куда уж тут деваться – все сразу не перестроишь, всех не переделаешь...»”

Из воспоминаний Александра Саранцева