Том 5. Калина красная

“Наверное, люди, которые его знали ближе, встретились с ним раньше, воспринимали его по-другому, чем я. Я же его узнал, когда он уже был зрелым художником, известным актером, когда он уже писал рассказы, крупные прозаические вещи – «Любавины», например. Мы, актеры, всегда относимся с осторожностью к людям, которые как-то сразу и вдруг ярко заявляют о себе, о своем таланте. А я – особенно. Потому, наверное, что у меня самого творческий процесс, процесс постижения, открытия нового происходит всегда сложно. Я всегда отношусь мучительно самокритично к каждой своей работе. Когда же человек вдруг заявляет о себе, что он очень талантлив или даже гениален (а в нашей среде такое услышать – отнюдь не редкость), то одни воспринимают это снисходительно (что ж, в творчестве, в нашей профессии самоутверждение необходимо!), другие – с юмором. Я же всегда воспринимаю такие заявления с раздражением, не могу смотреть равнодушно на людей, которые занимаются бахвальством: вот, мол, они все могут, все им доступно, а в том, что они пока еще не раскрылись, не утвердились, виноват кто-то другой – режиссер ли, который «не видит их», недостаточность ли драматургического материала или другие какое-то «объективные» причины и условия. Мне это кажется нескромностью, признаком творческой недееспособности.

Но, пожалуй, никто не может сказать такое о Василии Шукшине. Он даже самые свои талантливые вещи всегда делал, как бы подшучивая над собой. Ну, пишу, мол, от нечего делать. Снимаюсь, потому что есть сейчас такая возможность. Буду снимать фильм сам, потому что, думаю, как режиссер смогу выразить на экране то, что не выразил в собственном сценарии. Вот так он и относился к себе, к своему творчеству. А за этим стояли – требовательность, взыскательность, серьезность.

Все это я узнал позднее. Наше же знакомство началось с моей ошибки, которую я не могу себе простить.

Однажды он позвонил мне:

– Всеволод Васильевич, я хочу поставить картину. Не могли бы вы принять участие в съемках?

Я спросил, кто написал сценарий.

– Я.

– А режиссером будете тоже вы?

– Тоже я.

И вот тут-то я засомневался: не много ли он хочет? И так ли уж много отпущено ему природой, чтобы был он сразу и жнец, и швец, и на дуде игрец? Да, актер он талантливый: это он доказал в фильме «Два Федора». Но зачем же он начинает теперь писать еще и сценарии, да еще и сам ставить их?! И мне показалось, что Шукшин переоценивает себя. Тогда-то я и сослался на то, что занят, вроде бы не смогу принять участие в его картине.

– Ну, что ж, очень жаль, – ответил он. – А мне бы так хотелось.

– Ну, как-нибудь в другой раз!

И вот вышел фильм «Живет такой парень». Не скрою, смотрел я ее с пристрастием. Но она мне очень понравилась. По-моему, великолепный фильм! И такое меня охватило чувство, что я решил написать ему письмо, покаяться, так как мне стало обидно, что я не снялся у него. Но сказал я ему об этом не в письме, а позже, при личной встрече. Тогда и завязались наши дружеские отношения с Шукшиным.

Потом он задумал снимать новую картину – «Ваш сын и брат». Вновь мне позвонил, предложил встретиться. Мы встретились. Он стал мне рассказывать о замысле фильма, об особенностях сценария, об образе Ермолая Воеводина, в котором он хотел бы меня видеть. Это был типично его, шукшинский, герой, простой и сложный одновременно; характер, словно впитавший в себя народную мудрость и словно пронизанный беспокойной мучительной болью зато, что не все так гладко и складно получается в его жизни, в его семье, как следовало бы, как бы хотелось.

Но раскрывает Ермолай свои горькие думы не легко и не всем. Ермолай – крепкий, немногословный старик, хотя и насмешливый, даже щедрый на острое словцо, которое для него – словно защитная броня. «Вечным тружеником, добрым и честным человеком» назвал его Шукшин. Мне кажется, что в Ермолая он вложил многие свои мысли, раздумья.

Разговаривая тогда, Шукшин все поглядывал на мои руки. Что его могло в них так заинтересовать? Быть может, нелепая наколка, мальчишеская глупость?

– Да нет, – пояснил он. – Я вот все смотрю: у Ермолая руки кряжистые, огрубевшие. Он человек, все время связанный с землей, с тяжелой физической работой. У таких с годами кожа дубеет. А вот у вас руки такие, какие у Ермолая быть не могли».

Я сказал, что все это имеет большое значение для образа, но мне кажется, что если сущность Ермолая будет мною понята правильно, если удастся найти характерные черты этого человека, который так мучается, переживает, что дети уходят от него в город, что некому передать свою любовь к земле, если мы найдем все эти краски, то на руки никто из зрителей не будет обращать внимания, ведь для зрителей важен психологический процесс, который происходит в Ермолае. Так мы с ним тогда и порешили.

Я об этом говорю потому, что потом, на съемках, не раз убеждался, как важна для Шукшина правда не только характера в целом, но и правдивость, жизненная точность, достоверность каждой детали. Размышляя о его методе, убеждаюсь, что главное было для него – правда жизни. И так – во всем, все время.