Том 5. Калина красная

Официант при виде этой пачки очень обеспокоился, но изо всех сил старался хранить достоинство. Он знал: людям достойным платят больше.

– Сергей Михайлович.

– А? Михайлыч... Нужен праздник. Я долго был на Севере...

– Я, кажется, придумал, – сказал Михайлыч, изобразив сперва, что он внимательно подумал. – Вы где остановились?

– Нигде. Я только приехал.

– По всей вероятности, можно будет сообразить... Что-нибудь, знаете, вроде такого пикничка – в честь прибытия, так сказать.

– Да, да, да, – заволновался Егор. – Такой небольшой бардак. Аккуратненький такой бардельеро... Забег в ширину. Да, Михайлыч? Вы мне что-то с первого взгляда понравились! Я подумал: вот с кем я взлохмачу мои деньги!

Михайлыч искренне посмеялся.

– А? – спросил Егор. – Чего смеешься?

– О’кей! – весело сказал Михайлыч. – Ми фас понъяль.

Поздно вечером Егор полулежал на плюшевом диване и разговаривал по телефону с Любой. В комнате был еще Михайлыч, и заходила и что-то тихонько спрашивала Михайлыча востроносая женщина с бородавкой на виске.

– Але-е! Любаша!.. – кричал Егор. – Я говорю: я в военкомате! Никак не могу на учет стать! Поздно?.. А здесь допоздна. Да, да, – Егор кивнул Михайлычу. – Да, Любаша!

Михайлыч приоткрыл дверь комнаты, громко хлопнул и громко пошел мимо Егора. И когда был рядом, громко крикнул:

– Товарищ капитан! Можно вас на минуточку?!

Егор кивнул ему головой, мол, хорошо, и продолжал разговаривать. А Михайлыч в это время беззвучно показушно хохотал.

– Любаша, ну что же я могу сделать?! Придется даже ночевать, наверно. Да, да...

Егор долго слушал и «дакал». И улыбался, и смотрел на фальшивого Михайлыча счастливо и гордо. Даже прикрыл трубку ладошкой и сообщил: – Беспокоюсь, говорит. И жду.

– Жди-жди, дол... – подхватил было угодливый Михайлыч, но Егор взглядом остановил его.

– Да, Любушка!.. Говори, говори: мне нравится слушать твой голосок. Я даже волнуюсь!..

– Ну, дает! – прошептал в притворном восхищении Михайлыч. – Волнуюсь, говорит!.. – и опять засмеялся. Бессовестно он как-то смеялся: сипел, оскалив фиксатые зубы. Егор посулил хорошо заплатить за праздник, поэтому он старался.

– Ночую-то? А вот тут где-нибудь, на диванчике... Да ничего! Ничего, мне не привыкать. Ты за это не беспокойся! Да, дорогуша ты моя!.. Малышкина ты моя милая!.. – у Егора это рванулось так искренне, так душевно, что Михайлыч даже перестал изображать смех. – До свидания, дорогая моя! До свидания, целую тебя... Да я понимаю, понимаю. До свидания.

Егор положил трубку и некоторое время странно смотрел на Михайлыча – смотрел и не видел его. И в эту минуту как будто чья-то ласковая незримая ладонь гладила его по лицу, и лицо Егора потихоньку утрачивало обычную свою жесткость, строптивость.

– Да...— сказал Егор очнувшись. – Ну что, трактирная душа? Займемся развратом? Как там?

– Все готово.

– Халат нашли?

– Нашли какой-то... Пришлось к одному старому артисту поехать. Нет ни у кого!

– А ну?

Егор надел длинный халат, стеганый, местами вытертый. Огляделся.

– Больше нигде нету, – оправдывался Михайлыч.

– Хороший халат, – похвалил Егор. – Н-ну... как я велел?

Михайлыч вышел из комнаты.

Егор прилег с сигаретой на диван.

Михайлыч вошел и доложил:

– Народ для разврата собрался!

– Давай, – кивнул Егор.

Михайлыч распахнул дверь... И Егор в халате, чуть склонив голову, стремительно, как Калигула, пошел развратничать.

«Развратничать» собрались диковинные люди: больше пожилые. Были и женщины, но какие-то все на редкость некрасивые, несчастные. Все сидели за богато убранным столом и с недоумением смотрели на Егора. Егор заметно оторопел, но вида не подал.

– Чего взгрустнули?! – весело и громко сказал Егор. И прошел во главу стола. Остановился и внимательно оглядел всех.

– Да, – не удержался он. – Сегодня мы оторвем от хвоста грудинку. Ну!.. Налили.

– Мил человек, – обратился к нему один из гостей, пожилой, старик почти, – ты объясни нам: чего это мы праздноваем-то! Случай какой... или чего?

Егор некоторое время думал.

– Мы собрались здесь, – негромко, задумчиво, как на похоронах, начал Егор, глядя на бутылки шампанского, – чтобы... – вдруг он поднял голову и еще раз оглядел всех. И лицо его опять разгладилось от жесткости и напряжения. – Братья и сестры, – проникновенно сказал он, – у меня только что от нежности содрогнулась душа. Я понимаю, вам до фени мои красивые слова, но дайте все же я их скажу, – Егор говорил серьезно, напористо, даже торжественно. Он даже немного прошелся, сколь позволило место, и опять оглядел всех. – Весна... – продолжал он. – Скоро зацветут цветочки. Березы станут зеленые... – Егор чего-то вовсе заволновался и замолчал. Он все еще слышал родной голос Любы, и это путало и сбивало.

– Троица скоро, чего же, – сказал кто-то за столом.