Том 5. Калина красная

– Ну, дай я хоть обуюсь... Да закусить вынесу чего-нибудь.

– Не надо! У меня полные карманы шоколада, я весь уже провонял им, как студентка.

В бане, в тесном черном мире, лежало на полу – от окошечка – пятно света. И зажгли еще фонарь, сели к окошечку.

– Чего домой-то не пошел? – не понимал Петро.

– Не знаю. Видишь, Петро... – заговорил было Егор, но и замолк. Открыл бутылку, поставил на подоконник. – Видишь – коньяк. Двадцать рублей, гад! Это ж надо!

Петро достал из кармана старых галифе два стакана.

Помолчали.

– Не знаю я, что говорить, Петро. Сам не все понимаю.

– Ну, не говори. Наливай своего дорогого... Я в войну пил тоже какой-то. В Германии. Клопами пахнет.

– Да не пахнет он клопами! – воскликнул Егор. – Это клопы коньяком пахнут. Откуда взяли, что он клопами-то пахнет?

– Дорогой, может, и не пахнет. А такой... нормальный пахнет.

Ночь истекала. А луна все сияла. Вся деревня была залита бледным, зеленовато-мертвым светом. И тихо-тихо. Ни собака нигде не залает, ни ворота не скрипнут. Такая тишина в деревне бывает перед рассветом. Или в степи еще – тоже перед рассветом, когда в низинках незримо скапливается туман и сырость. Зябко и тихо.

И вдруг в тишине этой из бани донеслось:

Сижу за решеткой
В темнице сырой... –

завел первым Егор. Петро поддержал. И так неожиданно красиво у них вышло, так – до слез – складно и грустно:

Вскормленный в неволе орел молодо-ой;
Мой грустны-ый товарищ, махая крыло-ом,
Кровавую пищу клюет под окном...

Рано утром Егор провожал Любу на ферму. Так – увязался с ней и пошел. Был он опять в нарядном костюме, в шляпе и при галстуке. Но какой-то задумчивый. Люба очень радовалась, что он пошел с ней, – у нее было светлое настроение. И утро было хорошее – с прохладцей, ясное. Весна все-таки, как ни крутись.

– Чего загрустил, Егорша? – спросила Люба.

– Так... – неопределенно сказал Егор.

– В баню зачем-то поперлись, – Люба засмеялась. – И не боятся ведь! Меня сроду туда ночью не загонишь.

Егор удивился:

– Чего?

– Да там же черти! В бане-то... Они там и водются.

Егор с изумлением и ласково посмотрел на Любу... И погладил ее по спине. У него это нечаянно вышло.

– Правильно: никогда не ходи ночью в баню. А то эти черти... Я их знаю!

– Когда ты ночью на машине подъехал, я слышала. Я думала, это мой Коленька преподобный приехал...

– Какой Коленька?

– Да муж-то мой.

– А-а. А он что, приезжает иногда?

– Приезжает, как же.

– Ну? А ты что?

– Ухожу в горницу и запираюсь там. И сижу. Он трезвый-то ни разу и не приезжал, а я его пьяного прямо видеть не могу: он какой-то дурак вовсе делается. Противно, меня трясти начинает.

Егор встрепенулся, заслышав живые, гневные слова. Не выносил он в людях унылость, вялость ползучую. Оттого, может, и завела его житейская дорога так далеко вбок, что всегда, и смолоду, тянулся к людям, очерченным резко, хоть иногда кривой линией, но резко, определенно.

– Да-да-да, – притворно посочувствовал Егор, – прямо беда с этими алкашами!

– Беда! – подхватила простодушная Люба. – Да беда-то какая. Горькая: слезы да ругань.

– Прямо трагедия. О-е!.. – удивился Егор. – Коров-то сколько!

– Ферма... Вот тут я и работаю.

Егор чего-то вдруг остолбенел при виде коров.

– Вот они... коровы-то, – повторял он. – Вишь, тебя увидели, да? Заволновались. Ишь, смо-отрют... – Егор помолчал... И вдруг, не желая этого, проговорился: – Я из всего детства мать помню да корову. Манькой звали корову. Мы ее весной, в апреле, выпустили из ограды, чтобы она сама пособирала на улице. Знаешь: зимой возют, а весной из-под снега вытаивает, на дорогах, на плетнях остается... Вот... А ей кто-то брюхо вилами проколол. Зашла к кому-нибудь в ограду, у некоторых сено было еще... Прокололи. Кишки домой приволокла.

Люба смотрела на Егора, пораженная этим незамысловатым рассказом. А Егор – видно было – жалел, что он у него вырвался этот рассказ, был недоволен.

– Чего смотришь?

– Егорша...

– Брось, – сказал Егор. – Это же слова. Слова ничего не стоят.

– Ты что, выдумал, что ли?

– Да почему!.. Но ты меньше слушай людей. То есть слушай, но слова пропускай. А то ты доверчивая, как... – Егор посмотрел на Любу и опять ласково и бережно, и чуть стесняясь, погладил ее по спине. – Неужели тебя никогда не обманывали?

– Нет... Кому?

– М-гм... – Егор засмотрелся в ясные глаза женщины, усмехнулся. – Кошмар, – все время хотелось трогать ее. И смотреть.

– Глянь-ка, директор совхоза идет, – сказала Люба. – У нас был, – она оживилась и заулыбалась, сама не зная чего.

К ним шел гладкий, крепкий, довольно молодой еще мужчина, наверно, таких же лет, как Егор. Шел он твердой хозяйской походкой, с любопытством смотрел на Любу и на ее – непонятно кого – мужа, знакомого?

– Чего ты так уж разулыбалась? – неприятно поразился Егор.

– Он хороший у нас. Хозяйственный. Мы его уважаем. Здравствуйте, Дмитрий Владимирович! Что, у нас были?

– Был у вас. Здравствуйте! – директор крепко тряхнул руку Егора. – Что, не пополнение ли к нам?