Том 5. Литургия мне

Как совершится переход к этому счастливому и вольному бытию, – «где нет владык и рабов, где легок и сладок воздух свободы», – обещанному нам автором «Победы Смерти»? Сологуб предполагает – и против этого, конечно, можно многое и многое возразить, – что Врата, ведущие к этому преображенному миру, суть врата Смерти.

Но для всех  –  одна кончина,
Все различно  –  все едино.

Вследствие этого было бы крайне ошибочно считать Смерть у Сологуба пустяком, «Сквознячком», как выразился один из наших критиков, – самоцелью… Она нужна нам прежде всего для выявления социальной красоты всех этих жертв, радостно и сознательно кладущих свои юные жизни на алтарь Великой освободительной Литургии. Потому нам и не жаль праведников с золотистыми душами, падающих, подобно агнцам пасхальным, у подножия жертвенного Алтаря. Жизнью своей, – в ее настоящем, непреображенном виде, они, может, сделают меньше, чем искупительной смертью. Отдельных смертей мало, – нужны еще великие социальные кровопролития, великие революционные2 жертвоприношения, – все для той же цели – выявления социальной красоты жертвенной Смерти. И в самом деле: что может быть прекраснее Трагичного, – величественнее Христовой Смерти? Инстинктом художника автор подсказывает нам мировую красоту жертвенной Печали. Прекрасна и светла смерть мальчика Симы в рассказе на тему 9 января; прекрасна и легка сознательная смерть Гриши в «Рождественском мальчике», – его добровольный уход в «новый мир, через дверь темную, но верную»… Так же социально-красива смерть отрока Лина, восставшего на убийство человека, и мученическая кончина прекрасной Альгисты с невинным младенцем в трагедии «Победа Смерти». Все эти жертвы – переход, – тот «мост», по которому у Ницше придет в будущий преображенный мир грядущий сверхчеловек.

Из всего вышесказанного следует: задача настоящего момента – сделать интимное – поэта, художника, реформатора – общим, всемирным, доступным всем и каждому, заполнить бездну, отделяющую инициатора от толпы, актера от зрителя, творца от «черни». Это должно совершиться во всех областях творчества: здесь и последовательницы Дункан, и Театр Единой Воли, и Царица поцелуев – Мафальда, не стыдящаяся всем отдавать свое тело на улице, на площади, куда должны прийти все – званые и незваные, поэт и чернь.

Каков будет этот «преображенный» мир, упоминание о котором все чаще и настойчивее звучит в последних произведениях Сологуба? Будет ли то «безгрешная и ясная» звезда Маир или «далекая, прекрасная» земля Ойле, о которых мечтает поэт:

А я меж звезд найду дорогу
К иной стране, к моей Ойле.

Намеки, правда отрывочные и туманные, на это преображенное будущее звенят между музыкой строк еще не законченной симфонии «Навьих чар»… В описании триродовской колонии и его дома, где «живут ужас и восторг», можно найти кое-какие указания на реформы воспитания, одежды и других сторон внешнего жизненного уклада. «Одежда должна защищать, а не закрывать»… «Усыпить зверя и разбудить человека – вот для чего должна служить нагота». «Мы идем из города в лес, – от зверя, от одичания в городах. Надо убить зверя, – убить его». Убедительно звучит: «Мы совлекли обувь с ног и к родной приникли земле. И совлекли одежду, и к родным приникли стихиям, и нашли в себе человека, – только человека, – не грубого зверя, не расчетливого горожанина, а только плотью и любовью живущего человека».

Будем же надеяться, что автор «Навьих чар» не замедлит показать нам этого преображенного человека во весь его гигантский рост…

Золотое руно. 1908

Михаил Кузмин. Сумеречная Дульцинея *

Щедрое и замечательно ровное на протяжении времени творчество Сологуба протекает не под всеобъемлющим солнцем, не под звездною пылью Млечного Пути, а под созвездием редко расставленных нескольких излюбленных, гипнотизирующих тем. Они вызываются и маниакальностью влюбленного. Подобный же немногострунный, но полнозвучный колдовской инструмент был в руках Байрона и Лермонтова, Тютчева и Верлена. Руководящими мотивами у Сологуба являются:

1) Альдонса и Дульцинея,

2) творимая легенда,

3) борьба с драконом солнцем.

Все три темы тесно связаны одна с другой, вытекают одна из другой.

Жизнь – потная девка Альдонса, пахнущая чесноком и навозом, – волею и мечтою художника преображается в идеальную, сладчайшую Дульцинею; творится прекрасная легенда, более реальная, чем действительность. Слишком ясное, злое и трезвое солнце всегда враждебно преображению, которому милы дымы, туманы и фимиамы. Эти положения настойчиво повторяются, калейдоскопически видоизменяясь в поэзии Ф. Сологуба.