Том 5. Наука и просветительство

Осень в I строфе, как сказано, конкретная, теперешняя. Назван конкретный месяц – октябрь – и перечисляются глагольные действия: реже в прошедшем времени (наступил, дохнул, застыл, уснувшие), вдвое чаще в настоящем (отряхает, промерзает, журча бежит, поспешает, страждут, будит). Ощутимость времени подчеркнута опережающим сдвигом роща отряхает листы с нагих своих ветвей: слово нагой употреблено в приблизительном смысле «обнажающийся». Ощутимость пространства упорядочена: отрясаемые листы – это вертикаль; дорога и ручей – это горизонтальная линия; пруд – горизонтальная плоскость; отъезжие поля – еще более широкая горизонтальная плоскость. Начиналась строфа рощей (восприятие через зрение), кончается дубравами (воспринятыми через слух). Образы движения чередуются с образами покоя и при этом усиливаются: отряхает – дохнул – (промерзает) – бежит – (застыл) – поспешает на бешеную забаву. В концовке строфы это напряжение движения и покоя находит выражение в новом измерении – в звуке: лай собак.

Движение внимания в I строфе – от явлений природы к явлениям культуры. Роща – это только природа; дорога – след культуры, ставший частью природы; мельница – уже культура, но пруд при ней – подспорье культуры летом и часть природы зимой; сосед-охотник – культура, потребляющая природу; упоминаемые без видимой надобности озими объединяют охотника и мельницу в культурное целое. Половина строфы – о природе, половина – о соседе. Так вводится основная тема стихотворения: природа, осень, как подступ и стимул к культуре, к я. Здесь культура еще потребительская, в строфах о я она станет творческой. Начало роща отряхает отсылает как к подтексту к «19 октября 1825» (Роняет лес багряный свой убор); а потом в строфах о я появится камелек забытый… а я пред ним, отсылающий к Пылай, камин, в моей пустынной келье.

В контрастных II–IV строфах времена года рассматриваются и как часть природы, и как часть культуры. Весна – это тяжесть природы в человеке: я болен, кровь бродит… чувства, ум стеснены; рядом с этим оттепель, вонь, грязь упомянуты более бегло. Лето – это тяжесть природы вокруг человека: зной, пыль, комары, жажда (созвучный глагол страждем рассчитанно перекликается со страждут озими); рядом с этим душевные способности упомянуты лишь бегло. Зима – это утомительность общества с его забавами: санями, коньками, блинами и вином: если весна и лето тяжелы избытком дурного, то зима, наоборот (парадоксально), избытком хорошего. Здесь ощутимый литературный подтекст – «Первый снег» Вяземского, давший когда-то эпиграф к первой главе «Евгения Онегина».

В уподобительных V–VI строфах (середина стихотворения!) парадоксальная логика достигает кульминации. Это подчеркнуто: Как это объяснить? В основе подразумевается естественное этическое чувство: незаслуженно нелюбимое дитя вызывает сочувствие, обреченная на болезнь и смерть дева вызывает сочувствие. Но вместо «вызывает сочувствие» сказано сперва к себе влечет (это еще этика), потом мне (и вам) нравится (это уже эстетика). Любование болезненностью – черта новой, романтической тематики, в стихотворении она здесь откровеннее всего. Парадокс окутан романтической расплывчатостью: осень мила сперва зримой красою, потом лишь понимаемым много доброго и, наконец, невыразимым я нечто в ней нашел. В литературном подтексте здесь собственная элегия Пушкина «Увы, зачем она блистает… Она приметно увядает…» (1820) и, более отдаленно, чахоточная муза Делорма – Сент-Бёва из пушкинской рецензии 1831 года. Переход от дитя к деве – с усилением: нелюбовь может исправиться, обреченность непоправима, там – преходящие отношения, здесь – экзистенциальная сущность.