Том 5. Наука и просветительство

К этому времени 4-стопный ямб с окончаниями ДМДМ уже прочно считался фирменной маркой Брюсова. Свидетельство этому – пародии. Уже в 1908 (?) году в «Альманахе молодых» П. Потемкин в «Дружеских пародиях Жака» для пародии на Брюсова избирает именно этот размер:

Опять галопами и рысями,
Сурово сумрачный всегда,
Вонзаясь в даль глазами рысьими,
Я измеряю города…

Под небом вывески основаны

В мерцаньях сумеречных лун.
Мои ботинки – лакированы,
А в проводах узывы струн.

Дыша вечерними витринами

В туманных грохотах колес —
Дышу легендами старинными
(Моряк на океане грез!)…

И, утомленный снами жуткими

(До исступленности, до слез!),
Опять с ночными проститутками
Впиваю грохоты колес.

Так услаждаюсь в полной мере я,

Вертясь, как слон на вертеле!
Так имя «Брюсова Валерия»
Увековечу на земле.

(Заметим здесь, однако, несомненную реминисценцию уже из «Незнакомки», из «Дыша духами и туманами…» и «И веют древними поверьями…»: блоковская семантика размера начинает свою экспансию.)

Молодые ученики Брюсова, прямые и косвенные, быстро усвоили «его» размер. Мы находим его у Ходасевича, 1907: «Когда, безгромно вспыхнув, молния…», «Ужели я, людьми покинутый…» – с реминисценциями и из вышецитированной «Молнии» Брюсова, и из «Незнакомки» Блока (отмечено Н. А. Богомоловым); у Б. Лившица, 1909: «О ночь священного бесплодия…»; у Гумилева, 1908: «На льдах тоскующего полюса…», ср. затем «Одиночество», 1909; у Шершеневича, «Когда в зловещий час сомнения…»; у Лозинского, 1908: «Один над дышащею бездною…»; у Зенкевича, 1909–1911, «Магнит» и «Свершение» (с откликами на «Царю Северного полюса» и «Последний день»?); у Грааля-Арельского, 1913; у Эллиса, 1911; у С. Боброва, 1913 (одно из двух стихотворений этим размером в «Вертоградарях над лозами» прямо посвящено «Валерию Брюсову»). Критика не замедлила отозваться на это опять-таки пародиями: А. Измайлов в «Кривом зеркале» 1910 года пишет этим размером пародию на А. Рославлева, хотя Рославлев таким размером не писал, и эпиграф из него перед пародией – обычным 5-стопным ямбом.

Самая систематическая разработка этого размера – у самого малоуважаемого из «подбрюсников», у А. Тинякова: в его книге «Navis nigra» (1912) в тематическом цикле «Morituri» целых четыре стихотворения 1907 и 1910 годов написаны нашим размером (и еще при одном этот размер стоит в эпиграфе «Дало две доли Провидение…»). Ссылка на брюсовского «Демона самоубийства» – в эпиграфе к первому же стихотворению:

«Шесть тонких гильз с бездымным порохом Вложив в блестящий барабан, Отдернул штору с тихим шорохом, Взглянул на улицу в туман…» («Самоубийца», далее – реминисценция из Кузмина); «Я подойду к холодной проруби, никто не крикнет: „берегись!“…» («Утопленник»); «…И буду водку пить горячую, И будет молодости жаль…» («Бульварная»); «Мой труп в могиле разлагается, И в полновластной тишине, Я чую, – тленье пробирается, Как жаба скользкая, по мне…» («Мысли мертвеца»); ср. у позднего Тинякова: «Существованье беззаботное Природа мне в удел дала: Живу – двуногое животное, – Не зная ни добра, ни зла… В свои лишь мускулы я верую И знаю: сладостно пожрать! На все, что за телесной сферою, Мне совершенно наплевать…»

Любопытно, что здесь подражатель-тематизатор как бы указал дорогу образцу: поздний Брюсов обращается к этому размеру часто (после 1910 года не менее 13 раз), и самые заметные из этих стихотворений – о смерти и о страсти – обычно столь же аккуратно классифицируют и ту, и другую: «Демон самоубийства» (1910: яд, нож, мост, револьвер), «Царица страсть» (1915: мальчик, девушка, женщина), «Выходы» (1916, рифмовка ДЖДЖ), «Уйди уверенно» (1916), «Одно лишь» (1921: «Я ль не искал под бурей гибели…»). Не исключено, что и Ходасевич оглядывался на эти стихи Тинякова в берлинском «Нет, не найду сегодня пищи я…» (1923, про уличных собак).