Том 5. Наука и просветительство

С появления блоковской «Незнакомки» прошло почти десять лет, но мы видим: влияние ее ничтожно, она остается на обочине разливающегося потока 4-стопного ямба с рифмовкой ДМДМ. Стихотворение Блока возникло, как сказано, на скрещении мотивов прохождения и видения, а они не востребованы массовой продукцией. «Видение» так и останется невостребованным. «Движение» же оживает в стихах после 1910 года. Гумилев (по воспоминаниям Н. Чуковского) говорил, что, когда поэту нечего сказать, он пишет: «Я иду…». В некоторых стихах, видимо, так и было: у Сологуба «…Иду, иду дорогой новою, Стихами сладкими хваля Тебя за ласковость суровую, Моя воскресшая земля…» (1915), у самого Брюсова «Ищу грибы, вскрывая палочкой Зелено-бархатные мхи…» (1916). Блоковское происхождение этого мотива не вызывало сомнения у современников: А. Альвинг, рецензируя («Жатва». 1912. I.) «Стихи» Эренбурга (1910), писал: «Метрика – обычна. Иногда заметно влияние блоковской поэзии, например: „Когда над урнами церковными Свои обряды я творю, Шагами мерными и ровными Оне проходят к алтарю…“».

Но художественно осмыслено это было только в псевдотуристических стихотворениях В. Комаровского из «Итальянских впечатлений» (1913) – тех, которые подробно разобраны В. Н. Топоровым в статье «Две главы из истории русской поэзии начала века»245. Толчком к осмыслению была сама фиктивность «Итальянских впечатлений»: Комаровский писал их по воображению, сидя в Царском Селе и мучась психической болезнью; таким образом, собственные «шаги» по Риму стали для него художественным объектом, обросли историческими ассоциациями и т. д. Образцом для Комаровского был Брюсов: это подчеркнуто эпиграфом из его только что напечатанного «Как Цезарь жителям Алезии К полям все выходы закрыл, Так Дух Забот от стран поэзии Всех, в век железный, отградил…» (с намеком на собственную отгражденность от Италии).

Как древле к селам Анатолии
Слетались предки-казаки,
Так и теперь – на Капитолии
Шаги кощунственно тяжки.

Там, где идти ногами босыми,

Благословляя час и день,
Затягиваюсь папиросою
И всюду выбираю тень.

Бреду ленивою походкою

И камешек кладу в карман,
Где над редчайшею находкою,
Счастливый, плакал Винкельман!

Ногами мучаюсь натертыми,

Накидки подстилая край,
Сажусь – а здесь прошел с когортами
Сенат перехитривший Кай…

Минуя серые пакгаузы,

Вздохну всей полнотою фибр
И с мутною водою Яузы
Сравню миродержавный Тибр!

Отсюда оставался один шаг до любовно-туристических стихов Цветаевой. Конкретным реминисценциям из процитированного стихотворения в цветаевском «Ты запрокидываешь голову…» посвящена недавняя заметка К. М. Поливанова («„Итальянский“ мотив одного „московского“ стихотворения Цветаевой», в печати246), поэтому мы ограничимся лишь наметкой общей ритмико-семантической преемственности.

Цветаева впервые соединила мотив движения с мотивом любовным; это было далеко не то же, что соединение «движения» с «видением» в «Незнакомке», однако все же было ближе к блоковскому образцу, чем к брюсовским и подбрюсовским. Можно считать, что для читателей именно с ее стихов начинается постепенная переориентировка 4-стопного ямба ДМДМ с Брюсова на Блока. Сделала она это в трех стихотворениях 1914–1919 годов, обращенных к трем разным адресатам:

Как весело сиял снежинками
Ваш серый, мой соболий мех,
Как по рождественскому рынку мы
Искали ленты ярче всех…

Как в час, когда народ расходится,

Мы нехотя вошли в собор,
Как на старинной Богородице
Вы приостановили взор…

Как в монастырскую гостиницу —

Гул колокольный и закат —
Блаженные, как именинницы,
Мы грянули, как полк солдат…

Как я по Вашим узким пальчикам

Водила сонною щекой,
Как Вы меня любили мальчиком,
Как я Вам нравилась такой…

(К С. Парнок, декабрь 1914

);