Том 5. Наука и просветительство

Наконец, четвертое, собственное блоковское утверждение, которым Блок гордится, – это сопоставление заговора Катилины и поэзии Катулла. Стихотворение Катулла «Аттис» написано редким размером «галлиямбом» – с четким ритмом в начале каждой строки, с убыстренным и расплывчатым в конце. Острому слуху Блока это напомнило незабываемый саллюстиевский портрет Катилины: «бледность, мерзкий взгляд, походка то скорая, то вялая, все черты душевного расстройства в лице и облике…». Опираясь на это сходство, он рисует эффектную сцену, где по ночному Риму разъяренный Катилина «революционный держит шаг», как будто под марш Катулла. Это – замечательное уточнение к только что наметившемуся образу Христа как духовного революционера. Определение «человек-артист» раздваивается: «человек»-революционер идет на бой, «артист»-поэт звучит ритмом той же поступи, и в этом ритме – суть и дух времени. Это раздвоение намечено во втором параграфе «Катилины» и воочию, в катулловском звучании, представлено в четвертом. Именно так в «Двенадцати» соотносились банда красногвардейцев и поэт, откликающийся им. После этого собственный облик шагающего Христа – уже освобожденного от ярости, «нежной поступью надвьюжной» – оставался в «Двенадцати» без комментариев, раздражая загадочностью и современников, и потомков. (В «Катилине» он тоже незаметно освобождается от ярости: в беглом пересказе «Аттиса» герой «растекается в лирических слезах, свойственных христианской душе» – слова неожиданные после того, что было сказано об «огне поедающем».)

Краеугольным понятием в мировоззрении Блока была «стихия» – изобретение романтиков, бережно им сохраняемое. Стихия вдохновляла ницшеанское «стремление разрушить правильность, нарушить порядок жизни» – то, что через год Блок назовет «крушением гуманизма». У Блока было два сквозных образа, обозначавших стихию: ветер и музыка. С «ветра» начинаются «Двенадцать»; о том, что значит «сеять ветер» и какой ветер подул перед рождением Христа, говорится в начале «Катилины». О «музыке революции», одушевляющей движение современности, Блок настойчиво говорит чуть ли не в каждом своем публицистическом выступлении. Это понятие пришло к нему от Ницше, выводившего из «духа музыки» греческую и всякую трагедию. К музыке в собственном смысле слова это метафорическое выражение никакого отношения не имело, и музыковедов оно только раздражает. Какие личные ощущения вкладывал в него Блок, можно лишь угадывать за его расплывчатыми выражениями. Только один раз он позволил себе сказать об этом точнее и конкретнее – в «Катилине», говоря о ритме стихов Катулла, неврастенической походке римского большевика и фуриях народного гнева. Эта возможность заглянуть в те представления, которые стояли за важнейшим для Блока понятием «музыки», – самое главное, что дает нам очерк «Катилина»: «музыка» 1918 года – это был ритм катулловского галлиямба.

В европейской и русской культуре давно сложилась привычка все, что совершается важнейшего в современности, примерять к образцам древней истории. Так поступил и Блок. Поэтому очерк «Катилина» оказывается драгоценным автокомментарием к его «Двенадцати» и, более того, к его представлению о духе музыки, которым говорит стихия.

О КЛАССИЧЕСКОЙ ФИЛОЛОГИИ И О САМОМ СЕБЕ 256