Том 5. Наука и просветительство

Первое упоминание «Расколотых» появляется в письме Б. И. Ярхо из Сарапула в Самарканд к матери и брату 31 декабря 1941 года, за четыре месяца до смерти. До сих пор его письма были энергичны и ободрительны; но встает вопрос о его переезде в Самарканд, и приходится признаваться: сарапульское жилье его – 6 квадратных метров; лучшее, что о нем можно сказать, – это что соседи не воруют; у него несахарный диабет, он не подымет и пяти кило, как ехать? «О своей жизни не пишу: это огорчительно и бесполезно. Есть и светлые пятна: написал драму; усердно двигаю „Слово о полку Игореве“. Эти работы спасают меня от полного отчаяния… У нас морозы. Ты, вероятно, удивишься, как я от них до сих пор еще не сдох во всем летнем. Представь себе, что человек живуч: мучится, но не умирает». 10 января 1942 года: «…Мое тело беспомощно, душа истрепана семью годами лишений. А планов, научных идей, драматических проектов – уйма: так и роятся в голове… Мне кажется, что я могу написать бесконечно много. Обидно погибать в самом расцвете умственной потенции. Но выхода не вижу». 7 февраля 1942 года: «…У меня такая болезнь, что я теряю в день больше жидкости, чем принимаю; проще сказать, я весь высох, как Кумская сивилла… Если это может тебя утешить, то знай, что… у меня… новая, во всяком случае, очень оригинальная трагедия „Расколотые“, где главным действующим лицом является трубадур граф Гильен ду Пуатье (1105 г.). Вся она полна трубадурских и вагантских тем в очень отделанной форме. Действие начинается in medias res и идет со все нарастающим напряжением и оригинальными ситуациями. Комических мотивов там – множество. Кроме того, ты знаешь, что мои мотивы никогда не трафаретны…». 10 февраля 1942 года: «…в здешнем театре… мне очень сочувствуют… Может быть, на днях я буду в кругу избранных артистов читать свою трагедию „Расколотые“. Практических результатов это иметь не может (все единогласно говорят, что это слишком несовременно), но мне это служит некоторой моральной поддержкой, укрепляет меня в сознании, что из меня еще может выйти недурной драматург».

Чтение состоялось; историк Е. А. Миллиор, занесенная в Сарапул прихотью эвакуации, тридцать лет спустя помнила песенку: «…Вот так будет молочко!» 20 марта 1942 года Ярхо пишет: «…Скучно мне нигде не будет… я всегда что-нибудь пишу, а люди хвалят, но последнее неважно…». 16 марта: «Зачем нам Самарканд? Зачем нам библиотеки? Разве нам еще надо учиться? Я вот – один из образованнейших людей в Союзе, а ничего, кроме горя, от этого не вижу… Вчера я справил седьмую годовщину своих скитаний. Пора отдохнуть на земле или в могиле». 26 марта ему исполняется пятьдесят три года. 28 марта он оглядывается на жизнь: «В жалком теле – жалкая душа… О чем мне, в самом деле, еще осталось мечтать после крушения всей жизни, после неудачи во всех начинаниях, после разрушения физического организма? Только немного покоя! Немного тепла физического и морального. Вот зачем я обращаюсь к вам, дорогие мои… Пожалейте меня, как я вас жалею. – Боря». Последнее письмо – карандашом, неровными строчками, из больницы: «Помимо общего истощения, у меня, должно быть, что-то серьезное… Пролежу, надо думать, долго… В больнице кормят отлично. Уход внимательный, отношение сердечное…». Это – 27 апреля 1942 года. Диагноз был – милиарный туберкулез. 3 мая 1942 года Б. И. Ярхо умер.

Пьеса «Расколотые» печатается по рукописи, хранящейся в РГАЛИ (ф. 2186, оп. 1, ед. 164): карандашный автограф в четырех ученических тетрадях, беловой, почти без поправок. Цитированные письма – там же, ед. 174.

СЕМИНАР А. К. ЖОЛКОВСКОГО – Е. М. МЕЛЕТИНСКОГО 290

ИЗ ИСТОРИИ ФИЛОЛОГИИ В МОСКВЕ 1970–1980‐Х ГОДОВ

Эта заметка – попытка рассказа об одном филологическом семинаре – или кружке, – который работал в Москве в 1970‐х годах и был одним из маленьких центров неофициальной науки в неблагоприятные для нее годы.

Собственно, к истории университетской науки в буквальном смысле слова этот семинар вряд ли имеет отношение. Из участников его лишь немногие преподавали в Московском университете. Университетская наука в СССР находилась под особенно строгим присмотром, потому что она имела возможность распространять свои мысли в непосредственном общении с учащимися. Академической науке с ее малотиражными учеными изданиями было немного легче. А многие талантливые филологи вынуждены были работать не по специальности или иметь в запасе вторую специальность.