Том 5. Пьесы и радиопьесы

Хеберлин. Не спорю, господин Тот Самый, тогда были более приятные времена, но куда нам с нашим современным темпом? Нет, господин Тот Самый, давайте будем откровенны. Мы дряблые, усталые и замотанные. Нам не хватает профессионального удовлетворения, душевного равновесия, внутреннего покоя, ценностей, которые мы, видит Бог, могли бы обрести не в оргиях, а только за стенами исправительного учреждения.

Остальные смотрят удивленно.

Хеберлин. Я навел справки. Размеренная жизнь в тюрьме творит чудеса. Жалобы на желудок, нервное истощение, нарушение сердечной деятельности и кровообращения отсутствуют. И наоборот, как посмотрю я на всех нас — мы ведем собачью жизнь и хиреем.

Тишина. Все уставились на него угрожающе.

Тот Самый(как нельзя более приятным тоном). Интересно, Хеберлин. Ты занимаешься в свободное время исправительными заведениями.

Хеберлин. Меня осенило, господин Тот Самый.

Тот Самый. И чего доброго, еще и тоскуешь по таким местечкам?

Хеберлин (не чувствуя подвоха). Моя мечта, господин Тот Самый. Тихие вечера в камере, ранний отход ко сну, все темнеющее и темнеющее небо в окошке под потолком, первые звезды, безмятежный покой, приятная дремота. Ни спешки, ни страха перед разоблачением или предательством, радио, телевизор, а в скором времени разрешат даже раз в месяц визит особы женского пола из соответствующего учреждения, находящегося под санитарным наблюдением. За государственный счет. Ведь это, собственно говоря, идеальные условия жизни по сравнению с существованием в нашем банке. И при этом не нужно даже особенно беспокоиться о том, чтобы туда попасть. С нашей биографией это проще пареной репы. Один звонок прокурору — и ты садишься на всю жизнь, тебе не надо больше мучиться, и ты пышешь здоровьем.

Тот Самый (спокойно). Я знаю, я сумею это предотвратить. Кое-кто уже сильно пожалел, что клюнул на подобные фантазии, и я не позволю посягать на мою трудовую мораль, сколько бы ты ни рассказывал мне об исправительных заведениях. (Резко.) Еще одну, Лукас Хеберлин!

Хеберлин встает.

В прошлое воскресенье я встретил тебя в церкви Святого Духа. Что ты себе, собственно, воображаешь, я хотел бы тебя сурово предупредить! У тебя на совести куча всяких афер, а ты ходишь на проповеди, молишься, поешь «Господь — надежный наш оплот». По-моему, это неслыханно. Ты ведешь себя так, будто ты управляющий или даже начальник отдела кадров. Пожалуйста! Я могу позволить себе ходить в церковь. Мне все время приходится совершать такие вопиющие преступления, что мне вообще не светит считать себя приличным человеком, а для вас, кассиров…

Шмальц и Каппелер встают.

Для вас, трех кассиров, на ваших спокойных постах с вашими маленькими мошенническими замашками опасность стать честным человеком, по правде говоря, колоссальна! Вот где безобразие! Немного дисциплины, господа. Черт возьми, если банк когда-нибудь ликвидируют, вы можете все вместе податься в Армию спасения, но до тех пор вы должны оставаться мошенниками, взываю к вашей совести.

Трое. Так точно, господин Тот Самый.

Тот Самый. Марш к своим обязанностям. Новый рабочий день начался.

Трое. Так точно, господин Тот Самый.

Уходят налево.

Тот Самый. Как всегда, Гийом.

Гийом. Ваши капли, господин Тот Самый. (Подает. Ставит перед ним стакан с водой.)

Тот Самый капает капли.

Фрида Фюрст продолжает вязать детскую кофточку.

Фрида. Видишь, Рихард, вот ты и разволновался.

Тот Самый. Ну, так вгрыземся же в биржевые сводки.

Свирепо разворачивает газету.

6. Цена любви

Управляющий Эмиль Бёкман выходит через ширму кафе «У Гийома» на авансцену, как и прежде. Слева Фрида занимается вязанием, справа Тот Самый читает газету.