Том 5. Пути небесные

В то же время религия, христианство привлекают Шмелева до революции своей идеей: братства, равенства, справедливости. Церковь для него – демократический институт («Гражданин Уклейкин», 1907, «Лихорадка», 1915), а революционеры кажутся чистыми, бескорыстными людьми, как Христос отдающими жизнь за других, за народ. Такими он рисует их в дореволюционных рассказах (хотя главными положительными героями они никогда не являются) и в очерках о политкаторжанах, выпущенных после февральской революции, которую писатель сначала приветствовал. В эмиграции в этих политкаторжанах он увидит растлителей и убийц, учащих ненависти; в деятелях февральской революции – главных преступных попустителей большевиков, которые предтечу свою имели еще в народовольцах, одной «царско-народной кровью» с ними мазанных. Эти эпитеты Шмелев употребляет в статье «У дьявола на пиру» (1935), куда вошла большая часть заметок и цитат, приводимых Ю. А. Кутыриной как материалы для третьего тома «Путей небесных» – в нем Вейденгаммер должен был встретиться с революционерами-террористами.

Вейденгаммера привела к религии любимая женщина; Шмелева вернула в лоно православия революция, неисчислимые страдания, которые она принесла России: «и пришло то сияние через муку и скорбь». Во время красного террора в Крыму в 1922 году был расстрелян единственный, нежно любимый сын Шмелева Сергей, после участия в первой мировой войне мобилизованный в Белую Армию. Долгое время Шмелев имел самые противоречивые сведения о судьбе сына, и, когда в конце 1922 года приехал в Берлин, как полагал, на время, он писал И. А. Бунину: «1/4 % остается надежды, что наш мальчик каким-нибудь чудом спасся»[5]. Но в Париже его нашел человек, сидевший с Сергеем в Виленских казармах в Феодосии и засвидетельствовавший его смерть. Сил возвращаться на родину у Шмелева не было, он остался – чтобы писать.

«Великое личное страдание отверзло до конца духовные очи писателя. Вынуто трепетное сердце, пылающий огнь осветил внутренняя, и полились оттуда источники воды живой.

Вдохновенно утверждает Шмелев виденное им душою своею. Зорко смотрит внутрь – освещена душа светом Христовым – и видит он все. Одеянна и приукрашена, благоухает перед ним душа русская. И ласково, и радостно, как жены мироносицы, делится прозритель своим видением.

Образы чистые, образы светлые встают перед зачарованным читателем. Вереницей шествует святая Русь. Впереди отец Варнава, ласковый прозорливец – утешитель народный, за ним старичок Михаил Панкратьич Горкин в казакничике – Угодник Божий в миру, няня из Москвы, которой безмолвно судится мир, Федя – ревнитель благочестия, нежная Даринька, грех поборающая, Валаамские иноки… Все то светлые, живые – душа русская в лучах радуги полноцветной.

Дал Господь Шмелеву продолжить дело заветное Пушкина, Гоголя, Достоевского – показать смиренно-сокровенную православную Русь, душу русскую, Божинм перстом запечатленную»[6], – писал знакомый со Шмелевым по миссионерской обители Преп. Иова Почаевского на Карпатах (где писатель был в 1937 г., 1938 г.), а затем архиепископ Чикагский и Детройтский – Серафим (его Ю. А. Кутырииа упоминает в заметках). Архиепископ перечислил героев главных эмигрантских произведений Шмелева: «Богомолья» (1930–1931) и «Лета Господня» (1927–1931, 1934–1944) – этих художественных шедевров о русском православном и простонародном укладе; «Няни из Москвы» (1932–1933), повествующей о жизни дореволюционной интеллигенции и о страшной судьбе русских беженцев; «Старого Валаама» (1935) – воспоминания о давней поездке в монастырь с совершенным пересмотром былых воззрений; и, наконец, «Путей небесных»… Несмотря на страстное желание писателя, они так и остались незаконченными, а появившись в печати (первый том в 1937-м, второй – в 1948-м в книгоиздательстве «Возрождение»), – вызвали самые разноречивые отклики.