Том 5. Пути небесные

Г. Адамович сравнивает героиню с Катериной из «Грозы». «Даринька утверждает, как цель, как образец, именно то, от чего так называемые „новые женщины“ отрекались: верность, вопреки сердечному влечению, скромность, кротость, покорность судьбе. Родственна она Катерине лишь в страстном сознании долга, в волевом напряжении, в силе, скрытой под маской беспомощности»[16]. Если уж заниматься противопоставлением, то не с Катериной, а с Анной Карениной, на что многое указывает в романе: и чтение самой книги Вейденгаммером, и сходная сцена на бегах, и пара: блестящий офицер (Вронский-Вагаев), соблазняющий чужую жену, пусть у Шмелева – и невенчанную (Анну-Дарью). Понятно, что исход тут противоположный. По-толстовски описан театральный спектакль (прием «отстранения»). На этом все аналогии кончаются, потому что вообще у Шмелева с Толстым общего мало. Если этот самобытный художник с кем и родственен – то с Достоевским, что критика отмечала еще с темы униженных и оскорбленных бедных людей в «Человеке из ресторана». В «Путях небесных» из Достоевского, кажется, взят и похотливый старикашка барон, и публичный дом с маленькими девочками (невольно вызывающий в памяти бред Свидригайлова), и сама Москва – не большая цветущая деревня с сердцем – древним Кремлем, как в «Лете Господнем», а зимний, метельный город соблазнов, чьи скамьи на бульварах напоминают Петербург.

Героев Достоевского (к «Идиоту» он даже написал предисловие в последние годы жизни) и имел в виду Шмелев, создавая Дариньку. «Наша великая литература дала чудесные образцы волевых женщин, девушек русских… – куда больше и ярче, чем – волевых мужчин. Правда, многие из этих „волевых“ и чудесных сломали свою жизнь!.. Хотя бы и эта удивительная Аглая Епанчина… – куда вышло?!.. А ведь это – перл, это женщина – дитя… это – вся чистая!<…> Предчувствую, что я – не сознавая – искал того же в „Путях небесных“. Моя Даринька пока в зародыше. <…> И я чую, что будет мне трудно… если суждено работать дальше… – завершить образ Дариньки»[17].

И действительно, Даринька, эта пленительная женщина, в которую влюблены все мужчины поголовно, а прежде всего сам Иван Сергеевич, воспринимается нами как живая, волнует и трогает, пока грешит и кается в первом томе. Как только же она начинает поучать и изрекать истины, полные «неизреченного смысла» в томе втором, все это вызывает скуку, приедается и раздражает. И ничего не остается, как согласиться с И. Ильиным[18].

Почему Шмелеву не удался второй том «Путей небесных» – не потому ли, что и второй том «Мертвых душ» не смог написать Гоголь?

Возможно ли вообще изобразить «неземное» – а в Дариньке именно это Шмелев подчеркивает? Изобразить «царство Божие на земле» – ведь второй том, жизнь Дариньки с Вейденгаммером в Уютове, и представляется Шмелеву таким царством? В силах ли человека показать ИДЕАЛ, святость?! Не случайно ли жития святых лишены всякой художественности, изобразительности (как и русские иконы, строго канонические, где открыто лишь лицо и руки – в отличие от земной прелести католических мадонн)? И когда Шмелев в небольших рассказах о чудесном отказывается от художественности – его произведения строго-прекрасны. А когда во втором томе

«Путей небесных» пытается соединить тенденцию с художественностью, учительный смысл – прежним блеском и игрой красок, «показывая» нам предметы, как пишет А. Труайя, – у него ничего не получается. О святом можно рассказывать. Показывать его нельзя.

На этом споткнулся не один русский писатель, и прав видный эмигрантский богослов А. В. Карташев (его имеет в виду Ю. А. Кутырина под литерой А. В. К.), когда писал о замысле «Путей небесных»: «Становилось страшно за художника и человека. Гоголь сошел с ума, Достоевский и Толстой изнемогли!»[19] Ведь все они мечтали создать, как говорил Шмелев, «духовный роман», приходя к мысли, что есть гораздо более высокое и святое, чем искусство. И как важно, что два крупнейших русских романа – «Преступление и наказание» и «Воскресение» кончаются тем, что герои берутся за Евангелие. Но ведь на этом обрываются и «Пути небесные»! И тут мы должны согласиться с Ю. А. Кутыриной: есть действительно смысл и знак в том, что Шмелев не успел продолжить роман дальше, дописать третий том, как он хотел. После болезни и операции, после неудачных хлопот о визе в Америку, куда переехала обитель преп. Иова Почаевского и в которой было писателю отказано из-за клеветнического обвинения в коллаборационизме, Шмелев, казалось, обрел условия для продолжения работы: 24 июня 1950 г. он приехал в обитель Покрова Пресвятой Богородицы в Бюсси-ан-Огт, в 140 километрах от Парижа. В тот же день сердечный приступ оборвал его жизнь. Монахиня матушка Феодосия, присутствовавшая при кончине Ивана Сергеевича, писала: «Мистика этой смерти поразила меня – человек приехал умереть у ног Царицы Небесной под ее покровом»[20].

Е. Осьминина

Пути небесные