Том 5. Рукопись, найденная в ванне. Высокий замок. Маска

— Ну, разумеется, есть, — ответил он снисходительно, — есть у вас и душевная больничка, но всего на несколько коек... Вас это интересует? Ну что ж, говорят, устами безумца балакает дух эпохи, дескать, это концентрированное extractiim miilenii[7], но в этом много преувеличения... хотя, если бы вы пожелали предпринять какие-то наблюдения, исследования, — я вовсе не против, ведь вам не обязательно так быстро нас покидать...

— Так я должен остаться?!

— Это было бы желательно, разумеется, на какое-то время. Хотя, конечно, я ни в коей мере вас не задерживаю.

— Вы подозреваете у меня?.. — спросил я спокойно.

Он вскочил. Ямочки бесследно исчезли.

— Да что вы! Никоим образом! Вы просто перетрудились, переутомились!! В доказательство я готов провести вас туда, ad altarem mente captorum[8]. Правда, теперь там лишь горстка пациентов, случаи, скорее, банальные, к примеру, Catatonia Provocativa[9], ну, и разные там остаточные маниакальные идеи, нервные тики, навязчивое зырканье, агентурное раздвоение личности, мкогоразведочная дрожь — все это классические и в общем-то скучные случаи, — тараторил он без умолку, — с недавнего времени мы имеем один любопытный трехперсонный синдром, редкий казус, так называемая folle en trois — тройственное сопряжение, Dreieiniger Wahnsinn или The Compound Madness в терминологии заграничных авторов: двое без устали разоблачают друг друга, а третий кусает себе руки и ноги, чтобы оставаться нейтральным. Так что у него — вы понимаете? — reservatio mentaUs[10], только с осложнениями... Да. Кроме того, вас, возможно, заинтересует mania autopersecutoria, то есть мания самодопрапгавания, — больной подвергает себя перекрестному допросу, случается, сорок часов подряд, до глубокого обморока... Ну, и под конец, в качестве курьеза, — аутокряпсия...

— Да? — бросил я равнодушно,

— Больной спрятался в собственном теле, — пояснял доктор, зарумянившись от возбуждения, — и редуцировал свое самоощущение настолько, что считает себя молоточком — есть такая косточка в ухе, — а все остальное, все части тела, считает подосланными... Увы, теперь я не моту сопровождать вас... у меня обход в другом отделении... но вам все равно придется подождать, пока сестра принесет одежду. Может быть, тем временем посмотрите мою библиотеку? Чуть-чуть потерпите... извините великодушно...

Я стоял возле кресла, выпрямившись; мне было не по себе в этом слишком широком купальном халате с его слишком игривой расцветкой. Врач протянул мне теплую, сильную, хотя и пухлую, ладонь я сказал:

— Все будет хорошо. Поменьше предубеждений, побольше простоты, мужества — и все будет хорошо, вот увидите.

— Благодарю, — пробормотал я.

Улыбнувшись еще раз, он от дверей сделал ободряющий жест и вышел. Я ждал, стоя, но сестры все не было; я вернулся к столу и стал разглядывать череп. Он как-то особенно широко улыбался — полным набором длинных белых зубов. Я взял его в руки, почти бессознательно, и несколько раз щелкнул его нижней челюстью, устроенной на пружинках. С боков, на висках, имелись привинченные крючочки — весь верх, ровно отпиленный, снимался как крышка. Я не стал откидывать крючочки — такой, как есть, законченный, шаровидный, он был мне как-то больше по душе. Должно быть, его вываривали необычайно старательно —он сиял, словно покрытый тончайшим слоем жира, но блеск этот был сухим. Склизкость я почувствовал бы на ощупь.

Очень красиво выглядели бахромчато сцепленные между собой, точно сходящиеся теменные кости черепного свода. А основание, если его перевернуть, слегка напоминало лунный пейзаж — множество больших и малых костистых бугорков и брешей, остроконечных выступов, а посредине, там, где череп скрепляется с позвоночником, — обнесенная валом, большая, как кратер, дыра. «Интересно, где его позвоночник», — подумал я и сел перед ним, широко расставив, на столе локти. Сестры все еще не было.

Я думал о том и о сем — об одном человеке, который, как я слышал, заболел скелетом, своим собственным скелетом, то есть ужасно боялся его, не говорил о нем и даже старался не прикасаться к себе, чтобы не наткнуться под мягкой оболочкой на твердость, ожидающую освобождения; о том, что скелет для нас — символ смерти, плакатное предостережение, и ничего больше; раньше, столетья назад, в анатомических атласах скелеты не стояли в неестественно напряженной позе, по стойке «смирно», но изображались в позициях, полных жизни: одни плясали, другие, слегка скрестив берцовые кости, опираясь на костяную ладонь, углом локтя касались саркофага и внимательно или печально смотрели глазницами на наблюдателя; я помню даже гравюру с изображением двух любящихся — один из них был явно смущен!