Том 5. Статьи

Сравнивая эти два характера и анализируя отношение к ним Ибсена, возможно выяснить его взгляды на личность и на мораль. Первый претендент на корону – Гокон – идет к своей цели, не сомневаясь в. своем праве и в своем призвании. Второй – Скуле – наоборот все время колеблется между честолюбивою жаждою власти и неуверенностью в своем предназначении.

Престол, как символ утверждения личности, принадлежит – по толкованию Ибсена – тому, кто не сомневается в своем праве на него. Переводя язык образов, на язык идей, мы должны сказать: моральная ценность, поведения личности определяется соответствием между деятельностью этой личности и ее изначальной волей. Или – пользуясь терминологией Канта – мы скажем: моральная ценность личности определяется соответствием между характером эмпирическим и характером интеллигибельным.

Моральным закон Канта, имеющий исключительно формальный характер, в применении его к философии Ибсена приобретает значительность, которая придает ему новую силу. В мертвую формулу Канта вкладывается живое содержание: вера заменяется опытом; мораль – мистикой. Торжество морального начала есть утверждение мистической личности и реализация этого утверждения в поведении эмпирической личности.

Эмпирическая личность, если она желает осуществить, моральный закон, должна реализовать волю своего мистического я; человек должен прозреть «еще неродившияся мысли»… Только тот утвердит свою личность, овладеет. «престолом», кто причастен «королевской мысли».

«Гокону суждено было прозреть неродившиеся мысли, а не мне» – говорит со скорбью Скуле: – «Он перевернул старую сагу, создал новую. – Может ли человек силой, присвоить божественное призвание другого, как присваивает оружие и золото побежденного? Может ли посягающий на престол возложить на себя королевское дело, как, возлагает на себя королевскую мантию? – С той поры, как Гокон высказал свою великую королевскую мысль, я не знаю иной мысли в свете. Если я не могу взять ее и оправдать на деле, то я не знаю иной мысли, за которую стоило бы бороться. И разве я не могу этого? Если-б я не мог, зачем бы я так возлюбил мысль Гокона?»

Необходимо помнить, однако, что «королевская мысль» лишь один из признаков «избранника», но его право созидается на такой первооснове, которая по ту сторону «королевской мысли». Личность получает санкцию для своего утверждения из своей собственной изначальной воли, из области своего сверхчувственного я.

«Царь Небесный!» – говорит Скуле: – «Так, значит, там у Тебя нет незыблемых законов, по которым все должно идти? Так в праве нет победной власти? Я болен, болен! – Почему бы праву не быть на моей стороне? Возможность одинакова. Ни малейшого перевеса ни в ту, ни в другую сторону, и все же… Все же перевес в пользу Гокона. Как вспомню невзначай о королевских правах, истинным королем всегда выходит он, а не я».

К «королям» жизни применимы слова Ницше, которые он сказал по поводу судьбы «художников»: «Нет, не творения – говорит он – а вера, вот что решает здесь, вот что устанавливает ранги; причем я беру старую религиозную формулу в новом и более глубом смысле – какая то глубокая уверенность знатной души в самой себе».

Вот этой «уверенности в самой себе» и не достает душе «короля» Скуле. «Знатная душа питает глубокое уважение к себе самой». Но Скуле не смеет внутренно признать себя королем, даже после победы. Такова трагедия сомневающагося короля.

Согласно идеям Ибсена, мораль есть путь к утверждению личности, однако нравственное начало в свете творчества Ибсена приобретает не то значение, какое обычно придает ему «христианская» церковь. Мораль не является долгом по отношению «ближнего», а лишь неизбежным и естественным последствием изначальной любви. Весь смысл трагедии Бранда заключается в его роковой ошибке: всю свою жизнь Бранд мечтал «служить чистой скрижалью для Бога», но б последний час ему стало ясно, что его жизнь была лишь непрестанным падением. В чем же тайна? Ответом служит слова Герд: «Раньше не плакал зачем, человек?» – Иными словами: твоя твердая мораль, Бранд, была мертва: прежде чем предлагать свою гениальную формулу: все или ничего – ты был должен оплакать себя, как смертного, и только в этих слезах о печали мира, только, не приняв этого страдающего мира, ты мог утвердить себя в любви к миру возможному и желанному, а следовательно мог утвердить себя и в морали.

«О, Иисус! – говорит Бранд – Я всю жизнь Тебя звал. Ты не хотел мне явиться; тенью лишь смутно мелькал, ускользал, точно забытое слово».