Том 6

Мы знаем, что история — это не прямое восхождение рода человеческого к белоснежным вершинам благоденствия и процветания (что буржуазные философы с тоской или сладким умилением называют прогрессом). Мы хорошо видим все прелести западной цивилизации — кризис морали, духовную пустоту, которую невозможно скрыть ни вещами, ни деньгами, поклонение пошлейшей моде, унылым талантам на продажу, поп-музыке, дешевому блеску.

Если же говорить о цитадели капитализма — Америке, то столетие назад опа еще выглядела в глазах многих людей как страна товарищества, мужества, сентиментальной любви, ковбойских шляп с загнутыми полями, богатства, голубых снов, рекламы, лучших в мире дорог. Однако в 70-х и 80-х годах нашего машиноподобного века страшная, развившаяся в последние десятилетия черта американской жизни — всепоглощающее трагическое одиночество человека — уже стала неотделима от эпидемии отчаяния, лжи, страха, политических убийств, сексуальной развязности, тупости, жестокости, преступлений, всех этих зловещих символов общества «сверхпотребления», которое, исповедуя культ скоростей, как бы неуклонно несется к скрытой фальшивыми декорациями пропасти, нравственной гибели, интеллектуальной смерти.

Правда и здравый смысл теперь уже не могут достучаться ни в один дом власть имущего, ненависть и предвзятость господствуют неумолимо, поэтому смертельно больное американское общество порождает, с одной стороны, больную личность, с другой — культ силы. В политике денежной власти, любовь к ближнему своему превращается в насилие, а демократия — в грозную и хищную гримасу, изображающую улыбку, и возникает леденящая разум черная философия «крылатых ракет» и «нейтронных бомб».

Виктор Степанов написал политический роман «Громовержцы», настолько весь пронизанный острейшей проблемой «быть или не быть миру», настолько весь насыщенный, накаленный тревогой за каждый грядущий день человечества, настолько современный, что трудно назвать другую вещь в нашей прозе последних лет, которая бы так страстно и сильно касалась этой самой насущной проблемы человеческого бытия.

В романе привлекают свобода, раскованность, щедрость автора, словно бы не занятого чисто литературным сюжетом, а охватывающего события широко и всесторонне. В лаконичное романное время он вмещает многие события недавней и еще горячей истории: это Великая Отечественная война, Потсдамская конференция, начало атомного века, президентство злой посредственности Америки — Гарри Трумэна, катастрофа Хиросимы, трагедия совести Оппенгеймера и торжество апостолов силы из Пентагона, работа советских физиков в области ядерной энергии, гений Курчатова, усилия нашей науки в поисках решений важнейших проблем.

Удача Виктора Степанова в том, что он не только по-своему восстанавливает эти события века, по и вплетает их в духовную и личную жизнь героев, двух офицеров, Юрия Брянцева и Элвина Грея, двух командиров атомных подводных лодок, советской и американской, волей случая встретившихся в глубинных водах Атлантики в часы до предела напряженного положения в мире…

С удовольствием хочу представить внимательному читателю этот умный, тревожный, талантливый роман.

1984

Долгий диалог

На минуту представим счастливое время, когда мы будем выполнять все планы, все обязательства и наступит изобилие продуктов и вещей. Но во имя чего это изобилие? Во имя планового отчета? Во имя самих предметов и вещей, которые будут умолять: «Потреби меня, потребитель!» Или же все-таки во имя человека?

Никакие сверхмодные науки — кибернетика, теория относительности, биология, — несмотря на свое видимое господство, пока еще не способны в полной мере раскрыть всю загадку человеческой психологии, феномен человека как наивысшей земной особи. Эту лишь полураскрытую тайну познают и еще долго будут познавать литература и философия.

Художественная истина может быть печальной, но она никогда не лжет. Творить — значит искать, освобождать, негодовать, сомневаться, отчаиваться, любить и в конце концов утверждать.

Главное, что объединяет всех нас, советских писателей, — это чистота целей, духа, неразвращенность души.

Иные мрачные критики говорят, что роман изжил себя, устал, устарел и форма его является как бы решеткой, заграждением для познания мира, ибо произошло отдаление от истины, отъединение от добра, от веры. По-моему, каждый серьезный писатель в часы рождения своего замысла задает себе вопрос: «Что даст людям твоя мысль, твоя вера?» И есть один ответ, без которого жизнь теряет свою ценность: «Вера дает надежду». Невидимому, до тех пор, пока будет существовать вера в человека, будут существовать и литература, и форма романа, и надежда.