Том 6. Лимонарь

А был среди придворных один топтун, постельничий Орлоп, с морды вылитый король. Зензевей, встречая Орлопа, пугался — «уберите зеркало, крикнет, и что за манера, под морду суете, ровно б я баба губы себе мазать!» А Орлоп чем виноват, что в короля вышел: игра природы.

И осенило Ангулина, вызвал он Орлопа.

— Тебе ничего не стоит, сказал дворецкий, ложись, я тебе покажу где, будто отдыхаешь. Я вызову с конюшни этого «машталера», понимаешь, будто король требует. И как явится, он непременно явится, ты ему дай письмо, чтобы, скажешь, немедленно ехать к царю Салтану и передай в собственные руки.

А в письме пишет:

«Брат Салтан, принимай гостя по- хорошему: это тот самый, что убил твоего сына».

В ваточной золотой короне улегся Орлоп, письмо под одеялом.

Разбудили Бову: зовет король.

Бове откуда знать, да еще спросонья.

И Орлоп, а в глазах Бовы Зензевей, ему письмо к царю Салтану дал — и чтобы немедленно отправляйся.

Орлоп ловко сыграл короля и подкашлянул по Зензевею и жалко поморгал. Он и сам поверил, что он король.

Бова нарядился послом — золотые штаны. Просил Ронделло, дали лошадь: «Ронделло государственная собственность! можешь коня испортить!», а кладенец не возбраняется «можешь взять: стали ничего не станет».

Так с Друзианой и не пришлось проститься — чем свет выехал Бова, путь не близкий в Рагильское царство, смерти не чая, на верную.

III

1

Конь говорит Бове:

— Будь я Ронделло, домахнул бы тебя за день, а я и в месяц не справлюсь.

— Ничего, отвечает Бова, буду смотреть по сторонам.

— Я тоже конь любопытный.

— Так и доедем.

Едет Бова день, едет другой, а Рагильской земли и деревца не видать. Пустыня. Бове впервой на просторе, ему и неволя вольна. Поубралась еда, не ропщет, только коня жалко. И вдруг подумалось: не плутуем ли.

— Нет, говорит конь, я конь не перепуга, только ты меня не бросай.

— Дотянешь ли?

Конь не отвечает.

На дороге дуб.

— Дотянул, говорит конь, слезай.

Под дубом чернец странник: не то молится, не то так чего-то лямкает. Бова вгляделся, корку жует. Слез с коня — корка ссадила его. И к дубу.

— Далеко ли Рагильское царство? — говорит Бова в корку.

Чернец догадался и целую краюху ему в руку.

— Чего далеко, показал пальцем, видишь, сады, конь у тебя добрый, ввечеру будешь на месте.

Бова уплетает за обе скулы. И видел и сады и мечети, а о коне забыл.

— Мне бы испить, запросилась съеденная краюха, а чернец все понимает, полный ковш подал:

— Прямо из Иордани, ангелами возмущенная.

Бова отхлебнул — вода, как хлебный квас! — и полез прямо на дуб. А с дуба выше, а с выши разлистился листом по листьям и шелестит. И шелестел, пока не свернулся желудем, и упал на землю.

Бова раскрыл глаза: над ним дуб, а ни чернеца, ни коня — и меч стянул.

Изволь на своих на двоих! хорошо поспал!

Бова поднялся и пошел: к утру поспеет.

Хорошо что грамота цела. А что бы ему в золотых штанах с пустыми руками — не знает что свое горе несет.

2

Воскресный день, народу стена: делать нечего.

Золотые штаны обратили на себя внимание. Вокруг Бовы кольцо глаз, уши и носы. Бова спрашивает, как ему царя повидать не милостыни, дела для: грамота от короля Зензевея — в собственные руки немедленно. И одни говорят: царь у обедни, а другие — траур: сына убили, никого не принимает. И дорогу показывают.

И не один ждет Бова, а гурьбой. Не успел он оглянуться, как приплюснуло ко дворцу — пришли. И там он спрашивает, вернулся ли царь от обедни?

— Зачем, говорят, от обедни, вот он на крыше сидит, бороду себе рвет, горюет по сыне.

На крышу Бова не полезет: «Подкараулю, когда царь будет спускаться». И на шаги поднял он грамоту над головой — и как раз под бороду царю угодил.

И увидел: из-за спины царя глядит на него Кохаз, в руках меч.

— Ты убил Лукафера? спросил Салтан.

— Я — отвечает Бова.

И в ответ на его «я» королевская свинцовая печать с визгом его по глазам.

Бову скрутили и повели: впереди зеленый великан Кохаз с мечом.

Воскресный день. Площадь шипела чернее чернослива, народ валил валом: кому не всласть — Кохаз будет голову рубить.

Царевна Мальгирея, дочь царя Салтана, стояла у окна — воскресный день! — и как увидела, ведут на казнь — этакий богатырь! И к отцу:

— Отдай мне его!

— Он твоего брата убил, говорит Салтан.

— Но мой брат убить его хотел. Я приведу его в нашу веру: такой нам будет кстати.

Салтан и сам не дурак, много ль на свете таких земля носит, будет надежный и верный защитник... И отпустил Бову — велел его держать во дворце у царевны.

Бову переняли на Сенной.

Как приговоренному, так и помилованному одна встреча: кому не сласть заглянуть в лицо человека, вырванного из рук смерти. Разливаясь черным ягодным соком, толпа провожала Бову до дворца. И всю ночь глаза в белую стену.

Говорили, будто бы царевна, оставшись наедине с Бовой, с первого слова поставила вопрос ребром: или неминучая смерть или «переходи в латинскую веру и уверуй в нашего Бога Ахмета — и я спасу тебя».

Оставшись с глазу на глаз с Бовой, Мальгирея с первого слова: «Я спасу тебя! подняла с лица покрывало: женись на мне».

Бова молчал, любуясь: на него глядел мрамор, но не мороз под белым камнем, огонь кипит.