Том 6. Западня

В десять часов, раздеваясь, Нана стала плакать, топать ногами: она непременно хотела лечь в кровать своей бабушки. Напрасно Жервеза пугала ее, смышленая не по летам девчонка не боялась покойников — они вызывали у нее только жгучее любопытство. В конце концов, чтобы отвязаться, ей позволили лечь в постель мамаши Купо. Нана обожала широкие кровати, она потягивалась в них, перекатывалась с боку на бок. В эту ночь она прекрасно спала: ей было очень тепло и немножко щекотно на мягкой пуховой перине.

X

Новая квартира Купо находилась на седьмом этаже по лестнице «Б». Дойдя до комнаты мадемуазель Реманжу, надо было свернуть по коридору налево. Потом был еще один поворот. Первая же дверь после него вела к Бижарам. Почти против них в темном чулане под чердачной лестницей ютился дедушка Брю. Двумя дверями дальше жил Базуж. Наконец, рядом с Базужем была квартира Купо — две маленькие комнатки, выходившие во двор. Дальше по коридору жили еще две семьи, а в самом конце — Лорийе.

Комната и чулан — вот и все. Здесь теперь и обосновались Купо. По правде сказать, в комнате негде было повернуться. А ведь там приходилось и есть, и спать, и все дела делать. В чулан едва влезла кровать Нана; из-за тесноты девочка раздевалась у родителей, и, чтобы она не задохнулась, дверь на ночь оставляли открытой. Жервеза продала почти всю свою мебель Пуассонам — все равно на новом месте ничего бы не поместилось. Втащили кровать, стол, четыре стула — и сразу заставили всю комнату… Да еще у Жервезы не хватило духа расстаться с комодом, прямо сердце разрывалось, глядя на него; и вот эта громадина загородила половину окна. Одна створка совсем не отворялась, а кроме того, в комнате стало еще темнее и тоскливее. Если Жервезе хотелось посмотреть во двор, то при ее полноте она даже не могла облокотиться на подоконник: приходилось протискиваться бочком и чуть не выворачивать шею.

В первые дни прачка сидела и плакала. Ей было тяжело в такой тесноте, ведь она привыкла к просторному помещению. Она задыхалась и часами, до боли в пояснице, стояла у окна, зажатая между стеной и комодом. Здесь только и можно было дышать. Впрочем, двор нагонял на нее тоску. Напротив, на солнечной стороне, она видела то самое окно шестого этажа, которое ей так приглянулось когда-то; там по-прежнему каждую весну обвивались вокруг бечевок гибкие стебли душистого горошка. А комната Жервезы выходила на теневую сторону, и у нее на подоконнике резеда в горшке гибла за неделю. Да, несчастливая ее доля! Разве об этом она мечтала? Вместо того чтобы покойно ждать усыпанной цветами старости, она барахталась в какой-то мерзкой трясине. Выглянув как-то во двор, Жервеза испытала странное чувство: ей показалось, будто она сама стоит в подворотне, около привратницкой, и, запрокинув голову, впервые осматривает дом; и при воспоминании о том, что было тринадцать лет назад, у нее больно сжалось сердце. Двор не изменился с виду, лишь стены дома чуть-чуть потемнели и облупились; все так же воняло от изъеденных ржавчиной помойных раковин; на веревках в окнах сушилось белье и проветривались загаженные пеленки; внизу выщербленные плиты двора по-прежнему покрывала угольная пыль из слесарной мастерской и стружки, выброшенные столярами; а в самом сыром углу, возле водопроводного крана, натекшая из красильни лужа была все такого же нежно-голубого цвета. Но Жервеза чувствовала, что сама-то она сильно изменилась и поблекла. Теперь она уже не стояла внизу, подняв глаза к небу, веселая и мужественная, не зарилась больше на хорошенькую квартирку. Нет, она жила под крышей, в каморке для бедняков — отвратительной конуре, куда совсем не заглядывало солнце. Недаром она плакала — радоваться было нечему.