Том 6. Западня

Как раз в июне этого года Нана должна была впервые причащаться. Девчонке шел тринадцатый год, она очень вытянулась и держалась развязно не по летам. В прошлом году она так плохо вела себя, что ее выгнали с уроков катехизиса, и если теперь кюре допустил Нана к причастию, то лишь из боязни, что она больше не явится в церковь и по его вине так и останется язычницей. При мысли о белом платье Нана прыгала от радости. Супруги Лорийе обещали купить крестнице платье и раззвонили об этом по всему дому; г-жа Лера собиралась подарить девочке вуаль и чепчик, Виржини — сумочку, Лантье — молитвенник. Словом, родителям нечего было беспокоиться: даже угощать гостей не придется! Как видно, по совету шляпника, Пуассоны выбрали именно этот день, чтобы отпраздновать новоселье. Они пригласили Купо и Бошей, дочка которых тоже причащалась вместе с Нана. Вечером все соберутся у них, посидят, закусят; было обещано жаркое из баранины и еще что-нибудь в придачу.

Как раз накануне торжества, когда восхищенная Нана любовалась разложенными на комоде подарками, Купо вернулся домой в ужасном виде. Париж вновь забрал его в свои сети. Он сразу стал придираться к жене и дочери и поливал их отборной руганью, что в такой день было вовсе неуместно. Впрочем, постоянно слыша непристойности, Нана тоже научилась сквернословить. Разозлившись, она запросто честила мать сволочью и коровой.

— Где обед? — орал кровельщик. — Сейчас же подать мне суп, бездельницы!.. Ну и бабы, только и думают о тряпках. Чтоб сию минуту был обед, не то я возьму и подотрусь вашим барахлом!

— Что за наказанье, когда он хлебнет лишнего! — пробормотала Жервеза, потеряв терпение. — Суп на плите, отвяжись!

Нана корчила из себя скромницу, считая, что сегодня это ей к лицу. Девочка украдкой поглядывала на подарки, то и дело опускала глазки и притворялась, будто не понимает ругательств. Но в пьяном виде кровельщик привязывался ко всем. Наклонившись к дочери, он орал:

— Я тебе покажу белое платье! Небось опять насуешь бумаги под лифчик, как в прошлое воскресенье?! Хочешь, чтобы титьки были побольше. Погоди, дождешься у меня! Туда же, хвостом вертеть собралась! Ее хлебом не корми, только дай нарядиться. Помешалась на тряпках, паскуда!.. Прочь отсюда, дьявольское отродье! Куда тянешь лапы? Спрячь все это в ящик, не то получишь по морде!

Нана потупилась и по-прежнему ничего не отвечала. Она держала тюлевый чепчик и спрашивала у матери, сколько он может стоить. Купо протянул руку, чтобы вырвать чепец, но Жервеза оттолкнула мужа и закричала:

— Оставь в покое девчонку! Она никого не трогает, не делает ничего плохого.

Тут кровельщик выложил все, что у него было на душе.

— Ах вы стервы! Обе хороши, нечего сказать! Девчонка идет к причастию, а сама о чем думает? О парнях! Посмей сказать, что я вру, негодяйка! Погоди, надену на тебя мешок, пусть покарябает шкуру. Да, да, мешок! Это отобьет у тебя охоту распутничать, да и у твоих попов тоже. Не хватает еще, чтобы ты развратничала! Да будете ли вы меня слушать, окаянные!

Обозленная Нана резко повернулась к Купо, а Жервеза, растопырив руки, оберегала наряды дочери, которые кровельщик грозился порвать. Девчонка пристально посмотрела на отца и, позабыв о наставлениях священника, процедила сквозь зубы:

— Свинья!

Тотчас же после обеда кровельщик захрапел. На следующий день он проснулся в самом благодушном настроении. Хмель еще не совсем соскочил с него, и он был мил и любезен. Купо присутствовал при одевании дочери, растрогался, глядя на белое платье, и заявил, что стоит надеть на эту паршивку грошовую тряпку, и она уже выглядит настоящей барышней. Словом, в такой торжественный день, говорил он, всякий отец гордится своей дочкой. И надо было видеть, как мила была Нана в своем чересчур коротком платьице, как она смущенно улыбалась, точно новобрачная! Когда она спустилась вниз и увидела на пороге привратницкой Полину, тоже одетую в белое, девочка остановилась, окинула ее с ног до головы блестящим взглядом и, убедившись, что подружка одета хуже нее и держится неуклюже, стала необычайно приветлива. Обе семьи вместе отправились в церковь. Нана и Полина молча шли впереди с молитвенниками в руках, придерживая вуали, которые разлетались от ветра; девочки пыжились от гордости, видя, что с порога лавчонок люди смотрят на них, и смиренно опускали глазки, когда прохожие говорили: «Какие душечки!» Г-жа Бош и г-жа Лорийе плелись в хвосте: им надо было посудачить о Хромуше, этой мотовке, дочь которой так бы и осталась без причастия, если бы из уважения к святому таинству родные не подарили ей решительно все, вплоть до новой сорочки. Г-жа Лорийе была особенно озабочена судьбой белого платья — своего подарка; она называла Нана неряхой и сердито одергивала ее, едва только девочка приближалась к витринам, собирая пыль подолом своей юбки.