Том 6. Западня

— Ну вот что, — заявила г-жа Лорийе Бошам, когда гости расходились по домам, — хоть Нана и наша крестница, но раз они надумали сделать из нее цветочницу, мы и слышать о ней больше не хотим. Одной бульварной шлюхой будет больше, только и всего… Не пройдет и полугода, как она покажет им, узнают они, почем фунт лиха!

Поднимаясь к себе на седьмой этаж, супруги Купо признали, что пирушка очень удалась и Пуассоны, в общем, не плохие люди. Жервеза даже похвалила лавочку. Она боялась, что ей будет тяжело провести вечер в своей прежней квартире, но нет, ничего, она даже не досадовала на новых хозяев. Раздеваясь, Нана спросила у матери, какое платье было на той девушке с третьего этажа, которая вышла замуж в прошлом месяце, тоже кисейное, как и у нее?

Это был последний счастливый день в жизни супругов Купо. Прошло два года, а семья все глубже погружалась в нищету. Особенно туго приходилось зимой. В летнюю пору у них еще бывал хлеб, но в ненастье и стужу от голода подводило живот и все трое щелкали зубами в своей холодной, как Сибирь, конуре. Окаянный декабрь проникал во все щели, принося с собой всякие невзгоды — слякоть, мороз, безработицу, беспросветную нужду и вынужденное безделье. В первую зиму они еще иногда разводили огонь и жались вокруг печки, считая, что лучше уж голодать, чем зябнуть; во вторую зиму печку ни разу не топили, и она леденила душу, словно мрачный чугунный памятник. Но что угнетало, что терзало их больше всего — так это квартирная плата. Да, попробуйте заплатить за январь, когда в доме хоть шаром покати, а между тем Бош уже принес уведомление домохозяина. При виде этой бумажки им становилось еще холоднее, словно на улице бушевала северная вьюга. На той же неделе, в субботу, являлся сам г-н Мареско в теплом пальто, натянув на огромные лапищи толстые шерстяные перчатки; с языка у него не сходили слова о выселении, а на улице падал снег, устилая под забором мягкую белую постель для бедняков. Купо готовы были продать собственную шкуру, лишь бы уплатить за квартиру, — она съедала их хлеб, пожирала уголь. Впрочем, в конце года во всем доме стоял сплошной вой. На всех этажах жаловались и стонали, и от этой похоронной музыки гудели лестницы и коридоры. Если бы в каждой семье оплакивали покойника, то и тогда жильцы не устраивали бы, пожалуй, такого жуткого концерта. Поистине, это был день Страшного суда, светопреставление, взрыв глубокого отчаяния, погибель для бедного люда. Жилица с четвертого этажа целую неделю ходила торговать собой на угол улицы Бельом, а каменщик с шестого этажа обокрал своего хозяина.