Том 6. Западня

И Жервеза опять медленно двинулась в путь. В густеющих дымных сумерках зажигались газовые фонари, и длинные улицы, поглощенные тьмой и ставшие черными, снова возникали, сверкая огнями, и, казалось, еще больше вытягивались, прорезая ночь до самого горизонта, окутанного беспросветным мраком. Дыханием широких просторов веяло здесь, на этой парижской окраине, и цепочки фонарей как будто упирались в огромное безлунное небо. Наступил час, когда на всем протяжении бульваров весело загораются окна ресторанов, трактиров и кабачков, а изнутри долетает галдеж, сопровождающий первые стаканчики и первые пляски. В этот день большой получки на улицах было полным-полно загулявших рабочих. В воздухе пахло знатней попойкой, но пока что все шло по-хорошему — начало хмельного разгула, не больше. В глубине ресторанчиков люди набивали себе брюхо: за освещенными окнами было видно, как они ели и хохотали с полным ртом, не успев даже прожевать кусок. В кабаках пьяницы усаживались за столики, горланя и размахивая руками. Среди адского шума и непрерывного топота ног по тротуару слышались порой визгливые или хриплые голоса: «Эй ты, пойдем закусим, что ли?.. Поторапливайся, бездельник, сегодня я угощаю!.. А вот и Полина! То-то будет смеху!» Громко хлопали двери, и из них вырывался винный дух и рев корнет-а-пистонов. У дверей «Западни» папаши Коломба, освещенной, словно собор в день торжественной службы, выстроилась целая очередь. Черт возьми, можно было и вправду подумать, что там справляли какой-то праздник; собутыльники пели хором, надув щеки и выпятив животы, совсем как певчие в церкви. Чествовали, оказывается, святую Получку, славную святую, которая, верно, сидит в раю за кассой. И, видя, как рьяно начинается праздник, рантье, чинно прогуливавшиеся под руку со своими женами, повторяли на все лады, качая головой, что нынче ночью на парижских улицах будет полным-полно пьяных. А над этим гомоном стояла очень темная, очень мрачная и холодная ночь, и ее оживляли лишь огненные полосы бульваров, расходящиеся во все четыре стороны.

Жервеза стояла перед «Западней» и размышляла. Будь у нее хотя бы два су, она зашла бы и опрокинула стаканчик. Водка, пожалуй, перебила бы голод. Сколько стаканчиков она опрокинула за свою жизнь! Право же, водка не плохая штука! И Жервеза издали смотрела на дьявольскую машину, чувствуя, что отсюда пришли все ее беды, и все-таки мечтая напиться до потери сознания, как только в кармане заведутся деньги. Но тут она вздрогнула от холода и заметила, что наступила темная ночь. Час настал. Надо взять себя в руки и быть пообходительнее, коли она не хочет подохнуть с голоду среди общего веселья. Ведь брюхо-то не наполнится, если смотреть, как жрут другие. Она замедлила шаг и огляделась. Под деревьями мрак был гуще. Народу проходило мало, люди торопились и быстро пересекали бульвар. И на его широкой аллее, пустынной и темной, где замирало оживление соседних улиц, стояли женщины и терпеливо ждали, неподвижные, как маленькие чахлые деревца; затем они медленно сходили с места, делали несколько шагов по оледеневшей земле и снова останавливались, словно примерзнув к ней. Тут была одна толстуха с грузным туловищем и тонкими руками и ногами, похожими на паучьи лапки; ее дряблая грудь выпирала из ветхого черного платья, голова была повязана желтым шарфом; другая, тощая, как жердь, нацепила на себя фартук, точно кухарка; среди наштукатуренных старух было много и молодых потаскушек, но таких грязных, таких жалких, что, казалось, тряпичник и тот побрезговал бы ими. Жервеза не знала, как взяться за дело, и приглядывалась к соседкам. Горло у нее перехватило от волнения, она дрожала, как девчонка; стыдно ей или нет, она и сама не знала, но двигалась словно в дурном сне. С четверть часа она простояла не шевелясь. Мужчины быстро проходили мимо и даже не оборачивались. Тогда она сама нерешительно приблизилась к какому-то мужчине, который шел, засунув руки в карманы, и посвистывал.

— Сударь, послушайте… — прошептала она сдавленным голосом.

Мужчина мельком взглянул на нее и ушел, насвистывая еще громче.