Том 6. Западня

Жервеза с трудом шла по улице Пуассонье и вдруг услышала голос Купо. Да, он был здесь, в кабачке «Луковка», и Бурдюк угощал его водкой. Этот пройдоха Бурдюк женился в конце лета, и женился по-настоящему, на даме, хоть и потрепанной, но сохранившей следы былой красоты. Да, это была дама с улицы Мартир, а не какая-нибудь лахудра с окраины! Надо было видеть этого счастливейшего из смертных — он жил как буржуа, разгуливал, засунув руки в карманы, хорошо одевался и ел сколько влезет. Его нельзя было узнать, до того он растолстел. Приятели уверяли, что жена Бурдюка пользуется вниманием многих мужчин. Такая жена, да еще дом в деревне, можно ли желать большего? И Купо с восхищением посматривал на товарища. Подумать только, этот ловкач даже носит золотое кольцо на мизинце!

Когда Купо выходил из «Луковки», Жервеза положила руку ему на плечо.

— Послушай, ведь я жду… Я ничего не ела. Где же твоя получка?

Но Купо с места в карьер отшил жену:

— Не ела? Ну так и соси свою лапу, а другую оставишь на завтра!

Он находил, что не к чему поднимать шум при всем честном народе. Ну что ж из того, что он не работает? Подумаешь, беда какая! Уж не принимает ли она его за молокососа, которого можно разжалобить всякими россказнями?

— Ты что же, хочешь, чтобы я пошла воровать? — глухо спросила Жервеза.

Бурдюк поглаживал себя по подбородку.

— Ну нет, это запрещено законом, — сказал он примирительно. — Но если женщина умеет изворачиваться…

Купо перебил его и в восторге закричал «браво!». Да, женщина должна изворачиваться. Но его жена всегда была размазней, рохлей. Если они подохнут на соломе, то по ее вине. И кровельщик вновь стал восторгаться Бурдюком. Ну и каналья, до чего же расфрантился! Прямо-таки домовладелец! Белая рубашка, новые ботинки, да какие шикарные! Это вам не фунт изюму! Есть чему позавидовать — хозяйка Бурдюка понимает толк в жизни!

И мужчины двинулись по направлению к внешним бульварам. Жервеза поплелась за ними. Помолчав, она закричала вслед Купо:

— Ведь я же есть хочу… Я получку ждала… Достань чего-нибудь пожрать!

Но муж не отвечал, и она повторила в полном отчаянии:

— Так, значит, ты ничего мне не дашь?

— Отстань, зануда! Говорят тебе, у меня пусто в кармане! — заорал он в ярости. — Пошла прочь, или я тебя стукну!

Он уже поднял кулак. Она попятилась и, казалось, приняла решение.

— Хорошо, прощай, найду же я мужчину…

Тут кровельщик расхохотался. Он притворился, что принял слова жены в шутку, а сам начал незаметно подзадоривать ее. Что ж, мысль знатная, ей-богу! Вечером, при свете фонарей, красотка еще может кому-нибудь приглянуться. Если ей удастся подцепить кавалера, пусть тащит его в ресторан «Капуцин», там есть отдельные кабинеты, да и кормят что надо. И когда Жервеза, побледнев от гнева, зашагала по бульвару, он крикнул ей вдогонку:

— Послушай, принеси мне сладенького, люблю пирожные… А если твой ухажер богат, выпроси старое пальто для меня, пусть и я попользуюсь.

Жервеза шла быстро, точно ее подгоняли гнусные шутки мужа. Очутившись одна среди толпы, она замедлила шаг, Она твердо решилась. Если уж выбирать между воровством и таким делом, она предпочитает второе, по крайней мере это никому не причинит зла. Ведь она не покушается на чужое, а распоряжается своим добром. Понятно, это не больно-то хорошо, но у нее все перемешалось в голове, и она уже не знала, что хорошо и что плохо, — когда подыхаешь с голоду, не до рассуждений — берешь и ешь тот хлеб, какой подвернется. Она дошла до проспекта Клиньянкур. Ночь все еще не наступила. Тогда, в ожидании темноты, Жервеза медленно зашагала по бульварам, как приличная дама, которая гуляет перед ужином.

Когда Жервеза проходила теперь по этим местам, ей всегда было немного стыдно — так красиво и просторно стало кругом. Жалкие домишки, когда-то лепившиеся друг к другу у старой заставы, были снесены, а на их месте протянулись бульвары — Мажента и Орнано, — два широких, еще белых от известки проспекта: первый вел к самому сердцу Парижа, второй уходил за город; и только по бокам от них сохранились улочки Фобур-Пуассоньер и Пуассонье, извилистые, кривые и темные, как ходы в подземелье. Облик внешних бульваров давно изменился — с тех самых пор, как была разрушена городская стена; вдоль них проложили широкие проспекты, а посередине устроили аллею для гуляющих, обсаженную двумя рядами молодых платанов. И эти кишащие людьми улицы, проспекты, бульвары терялись в хаосе новых построек и, переплетаясь, уходили вдаль, к туманному горизонту. Но рядом с высокими новыми домами торчало много ветхих лачуг; между лепными фасадами зияли черные провалы, а хибарки, похожие на собачьи конуры, пялили на прохожих мутные глаза своих окон. Из-под роскоши, пришедшей со стороны Парижа, наружу вылезала нищета предместья и портила наскоро выстроенный новый город.