Том 7

«В конце 16-го года покойный историк В. В. Каллаш, узнав о моих планах писать о Петре I, снабдил меня книгой: это были собранные проф. Новомбергским пыточные записи XVII века, — так называемые дела «Слова и дела»… И вдруг моя утлая лодчонка выплыла из непроницаемого тумана на сияющую гладь… Я увидел, почувствовал, — осязал: русский язык… Дьяки и подьячие Московской Руси искусно записывали показания, их задачей было сжато и точно, сохраняя все особенности речи пытаемого, передать его рассказ. Задача в своем роде литературная. И здесь я видел во всей чистоте русский язык, не испорченный ни мертвой церковно-славянской формой, ни усилиями превратить его в переводную (с польского, с немецкого, с французского), ложно-литературную речь. Это был язык, на котором говорили русские лет уже тысячу, но никто никогда не писал… В судебных (пыточных) актах — язык дела, там не гнушались «подлой» речью, там рассказывала, стонала, лгала, вопила от боли и страха народная Русь. Язык чистый, простой, точный, образный, гибкий, будто нарочно созданный для великого искусства» (А. Н. Толстой, Полн. собр. соч., т. 13, стр. 567).

Изучая документальные материалы, отмечая наиболее типичные для языка XVII–XVIII веков выражения и слова, писатель обычно стремился найти и зафиксировать прежде всего те слова и обороты речи, все то, что носит колорит старины, но в то же время может быть понятно и близко современному читателю.

Когда Алексею Толстому приходилось использовать в своем «Петре Первом» памятники русской письменности XVII века, подлинные древние тексты, он с большой осторожностью, с редким художественным тактом умел разгружать их от наиболее архаичных оборотов и обветшалых языковых форм.

В главе I первого тома «Петра» раскольничий начетчик Фома Подщипаев читает одно очень выразительное место из подлинных поучений протопопа Аввакума. Оно заимствовано из «Книги бесед» Аввакума — из беседы седьмой («О старолюбцах и новолюбцах»), где оно имеет следующий вид (в скобках заключены последующие сокращения А. Толстого):

«Помните ли вы, как Мелхиседек жил в чащиие леса того, в горе сей Фаворстей, семь лет ядый вершие древес и вместо пития росу лизаше? Прямой был священник, не искал ренских, и романеи, и водок, и вин процеженных, и пива с кордомоном (и медов малиновых, и вишневых, и белых всяких крепких). Друг мой, Иларион, архиепискуп рязанской! Видиши ли, как Мелхиседек жил? На вороных и в каретах не тешился ездя. Да еще был и царские породы. А ты кто? Воспомяни о себе, Яковлевич, попенок! В карету сядет, растопырится, что пузырь на воде, сидя в карете на подушки, расчесав волосы, что девка, да едет, выстави рожу на площаде, чтобы черницы-ворухиниянки любили. Ох, ох, бедной! (Некому по тебе плакать. Не достоин бо век твой весь Макарьевского монастыря единоя нощи. Помнишь ли, как на комарах тех стаевано на молитве?)) Явно ослепил тебя диявол. (Где ты, мот, девал столько добра? И другое погубил! На Павла та митрополита что глядишь? Тот не живал духовно, блинами все торговал да оладьями. Да как учинился попенком, так по боярским дворам научился блюди лизать.) И не видал и не знает духовного жития…»

В тексте романа А. Толстого эта цитата видоизменяется.

Писатель не только сокращает текст подлинника, но и производит правку языка. Вместо «архиепискуп» пишет «архиепископ». Вместо старинного аориста «лизаше» — «лизал». Вместо архаического «вершие древес» — «ростки древес». Устаревшую форму родительного падежа женского рода «царские породы» заменяет словами «царской породы». Причастную форму «ядый», умершую для живого языка уже в XVII веке, заменяет обычной формой глагола — «ел». Вместо «черницы-ворухиниянки» делает проще — «чериицы-ворухи». В своем переработанном тексте писатель вместе с тем оставляет отдельные устаревшие формы языка церковной киижности, однако это более доступные и «привычные» архаизмы («питня», «древес», «жития» и т. п.).

Письмо Петра к Ромодановскому, которое мы находим в главе VII первой книги «Петра» («Мин хер кениг… Которые навигаторы посланы по вашему указу учиться, — розданы все по местам…»), составлено писателем из трех подлинных документов.

Здесь первая часть о навигаторах взята из письма к Ромодановскому от 31 августа 1697 года. Средняя часть — из письма Петра к Виииусу от 17 августа. И, наконец, третья часть, о Брюсе, которой писатель старается ввести некоторый корректив в то впечатление от жестокости Петра, которое могло создаться, — взята из письма к Ромодановскому от 22 декабря 1697 года.