Том 7

В ветвях, на липе, он просидел — покуда не погасло пожарище. Все ждал… Куда теперь идти? Без друга, — как без головы, без рук. Алешка переночевал на пустыре. Утром пошел искать место, где зарезали Алексашку. Спрашивал кой у каких людей, — никто не слышал про страшное дело. Ходил к Данилиному двору, глядел в воротные щели, видел ту самую стряпухину девчонку с болячками (теперь стала длинная, угрюмая девка), вынесла чугун с золой, Алешка окликнул, подошла к воротам: «Никакого такого у нас нет, ступай от ворот прочь, шпынь ненадобный…»

Пропал, значит, сердешный Алексаша, царствие небесное… Стал Алешка жить один, кое-как, не вострым разумом. Нанимался в слободы работать за хлеб. Надрывался на работе, — толку мало: только жив кое-как. Обносился. Скучал. Не заживался у хозяев.

Надумал раз — кинуться в ноги Федьке Зайцу, попроситься опять ходить с пирогами. Заяц, — стал дряблый, дурной, — сначала не признал Алешку, а потом, как припомнил давнишнее воровство, живо схватил его за волосы; кривая стряпуха, не разобравши, заголосила, начала сзади гладить ухватом: Алешка едва унес ноги.

Одну осень, ради корысти, пристал было к ворам. Тянули они с возов, шарили по карманам, рвали церковные кружки, в глухих местах раздевали прохожих. Все пропивали в дуванах [27]. Один день ели сытно, три дня дрожали по обледенелым рощам. Думал Алешка прикопить деньжонок на шапку, рукавицы, добрые валенки, — опять стать человеком, бросить нерабочее занятие. Воры догадались, что парень ненадежный, заманили его на Москву-реку, на свалки, избили до полусмерти, столкнули в воду.

Хорошо, что место это было близко торговых бань. Чуть свет на Алешку наткнулся банный староста, справедливый человек; шел затапливать баню, видит — из черной воды торчит голова, стонет. Пожалел. При банях Алешка отдышался. Возил воду, топил каменки. До весны перебился кое-как.

Запели скворцы на крышах, под заборами зазеленел подорожник, полетели над Москвой журавли. Противно стало жить при банной сырости. Но куда уйти? В Москве все испытано, — всюду — клин. К отцу в деревню, — вечная кабала. Хорошо бы к раскольникам на северные озера или на вольный Дон. Но ведь — эдакая даль, одному, — пути не найдешь, пропадешь…

Случилось в то время — на базаре стали кричать добрых людей — землекопов и плотников — на царские работы в Преображенское, обещали по скоромным дням давать мясо и поденно — четыре алтына деньгами. Народ дичился идти на царские работы, поговаривали, что там люди пропадают.

Алешка подумал, — все равно и так пропадать, — и отдал кричавшему подьячему шапку.

Пригнали их человек с полсотни под Прешпург. Алешке дали железную лопату и тачку, и он стал копать ров, землю возить в тачке на раскаты. «Все-таки, думал, если с мясом не обманут, да четыре алтына поделю, к осени на ноги встану…»

Работал старательно, по сторонам не глядел. В обед пошли на поле, к котлам: и — впрямь — шти с мясом! Ну, тут—жить! Алешка сел к котлу с ложкой. Подходят двое — начальные, в иноземных кафтанах. Народ начал было вставать. Один из подошедших прикрикнул ломающимся голосом:

— Сидеть! Дайте ложку.

Дали им по ложке. Другой вытащил из кармана из порток — штоф и две чарки. Налил водки. Оба выпили, и кое-кто из рабочих — крякнул. Когда этот второй потянулся к котлу, — Алешка взглянул на него, — едва не подавился коркой, обмер: Алексашка живой!.. А другой — царь…

Алексашка раздобрел, стал свежий, гладкий. Хлебнет полной ложкой и покосится на Алешку, хлебнет и покосится. Но не признает. Поели они с Петром. Встали. Алексашка, проходя мимо, тронул Алешку за плечо:

— Поди к тем кусточкам, подожди меня.

Алешка пошел к кустам, сорвал листочек, кусал его: не верилось, — зарезали парня, пропал парень, и вот — шагает, веселый, в накладных волосах.

— Здравствуй, Алеша. — Алексашка бегом, торопясь, подошел, руки не подал, не обнял, но глядел ласково, с усмешечкой. — Мне сейчас недосуг. Поговорим после. Ты здесь оставайся. Мне надежные, верные люди вот как нужны.

Алешка вздохнул, улыбаясь, посматривал на сердечного друга.

— А ведь я тебя похоронил, Алексашка… Ты вон какой стал. Ты чем тут перебиваешься-та?

— Да так, что, гляди, я первый человек при царе. А второе, — Александр Данилыч я, это запомни.

— Ну да, — с отчеством выговариваетесь. — Алешка уставился в землю и — не мог — засмеялся, закрутил башкой. — Ну, ловок… Ну и черт — ловок.

— А ты думал, — до старости пирогами торговать, соловьев ловить… Пораньше утрась приходи в преображенскую избу, там жди…

________________________________________

Для раскрытия самого процесса работы Толстого над «Петром Первым» немало интересного материала дают записные книжки и тетради писателя, куда он заносил выписки, цитаты, «заготовки» к отдельным частям и главам своего романа. Внешне его Записи довольно пестры и фрагментарны, но в целом в них выступает определенная устремленность творческой мысли писателя.