Том 7. Книга 2. Дополнения к 1–7 томам. Рукою Есенина. Деловые бумаги. Афиши и программы вечеров

«Сидел в пивной с приятелями, говорили о русской литературе. Я увидел типа, который прислушивался к нашему разговору. Я сказал приятелю, чтобы он ему плеснул в ухо пивом, после этого тип встал и пошел, позвал милицию. Это вызвало в нас недоразумение и иронию. Я сказал: “Вот таких мы понимаем”, — и начали спорить, во время разговоров про литературу упоминали частично т. т. Троцкого и Каменева и говорили относительно их только с хорошей стороны, то, что они-то нас и поддерживают. О евреях в разговоре поминали только, что они в русской литературе не хозяева и понимают в таковой в тысячу раз хуже, чем в черной бирже, где большой процент евреев обитает как специалистов. Когда милиционер по предложению неизвестного гражданина предложил нам идти, и мы, расплатившись, последовали за милиционером в отделение милиции. Идя в отделен<ие> милиц<ии>, неизвестный гр-н назвал нас “мужичье”, “русские хамы”. И вот, когда была нарушена интернациональная черта национальности словами этого гражданина, мы, некоторые из товарищей, назвали его жидовской мордой. Больше ничего показать не имею. Протокол записан с моих слов правильно и мне прочитан, в чем подписуюсь» (журн. «Север», Петрозаводск, 1993, № 10, с. 124, с уточнениями по источнику текста — ЦА ФСБ РФ, дело № Р-14827, л. 4-4 об.).

Поводом для оформления протокола послужило устное заявление М. В. Родкина, сделанное им работнику милиции в пивной на Мясницкой, о чем он сам сообщил письменно в 47-м отделении милиции (этот текст см. в коммент. к № I-32 наст. раздела; там же — интерпретация эпизода со слов другого его участника, П. В. Орешина).

В показаниях С. Клычкова, третьего участника инцидента, ситуация была описана следующим образом:

«Ни с кем из посторонних не разговаривали и вели беседу исключительно на литературную тему, так как все четверо ничем другим не интересуемся <...> в такой мере, чтобы говорить в долгой дружеской беседе. Относительно Советской власти ничего не говорили, а говорили, что роль евреев в литературе, так же как на черной бирже, ничем не отличается в первой от последней. Называть тов. Троцкого и Каменева жидами не называли, а наоборот, говорили, что эти люди вышли из хоть своей национальности. Через некоторое время наш сосед, к которому я сидел спиной и не видел его, вдруг пришел с милиционером и показал на тов. Есенина Сергея и сказал, чтобы свести его в участок; я спросил его о причине. Он сказал, что у него дело до Есенина, я пытался узнать у него вторично причину. Он сказал: “В милиции разберутся”. Я, не видя причины за Есениным, предложил всем четверым идти в милицию, и мы все вчетвером поднялись идти» (журн. «Север», Петрозаводск, 1993, № 10, с. 123–124; с дополнениями по источнику текста — указ. дело, л. 5). Еще один участник эпизода, А. Ганин, показал: «Зашли в пивную с тремя товарищами, за пивом разговаривали главным образом о литературном искусстве. <...> я лично почти все время говорил с одним из своих товарищей — с гр-ном Орешиным, и разговор был личного характера, и о Сов<етской> власти, а также о евреях ничего не упоминали. О оскорблении т. т. Троцкого и Каменева мы все четверо и даже не думали. <...> Но тов., заявивший на нас, вероятно, был под влиянием алкоголя, так как он тоже сидел, пил пиво. Неизвестный гражданин привел почему-то милиционера и попросил взять одного из нас, указав определенно на тов. Есенина, и сказал вообще, что мы ведем антисоветскую пропаганду, но это была чистая ложь, когда мы были только вчетвером и не говорили ни с кем из посторонних. Милиционер, по настоянию неизвестного нам гражданина, попросил нас в отделен<ие> милиции для выяснения дела поподробнее, после чего мы бесспорно согласились. По дороге гр-нин, который позвал нас с милиционером в отделен<ие> милиции, начал разговор с Есениным и ругал русских, называя хамами и мужиками, так что была перебранка чисто личного характера...» (там же, с. 125; с уточнениями по подлиннику: указ. дело, л. 9–10).

В газ. «Рабочая Москва» (12 дек. 1923 г., № 279) в статье «Дело не только четырех поэтов» корреспондент, укрывшийся за псевдонимом «Слушатель», со слов работников милиции и ОГПУ представил свою картину случившегося. Происшествие в пивной и в отделении милиции было описано в подглавках «О чем говорили поэты в пивной» и «Продолжение в милиции»:

«Говорили о разном — о том, что один поэт не пустит к себе на порог другого; о диктатуре (поэтической, понятно) одного из этой компании в затеваемом ими журнале; о плохих и хороших стихах. И о многом другом.

Среди многого другого, между прочим, и о журнале “Россиянин”, который для этих поэтов предполагает выпустить Госиздат, и о том, что этот журнал будет самым настоящим русским, “россиянским”, где еврейским духом и пахнуть не будет. <...>