Том 7. Конец века (1870-1900). Часть первая

Это был последний и самый смелый акт той наглой комедии, которой Мидхат-паша уже более года дурачил Европу. Европа предлагала несколько реформ — ей отвечали переворотом, который заменял самодержавие султана конституционным режимом, скопированным с парламентских порядков наиболее либеральных государств. Конституция провозглашала прежде всего неделимость империи; устанавливала палату депутатов, избираемую закрытой подачей голосов и контролирующую все действия правительства, сенат, назначаемый султаном, ответственность министров, генеральные и муниципальные советы, свободу печати и преподавания, свободу союзов, несменяемость судей, равенство всех перед законом, допущение всех, без различия исповеданий, к общественным должностям, равномерное распределение налогов. Конфискация имущества, барщина, пытка отменялись навсегда.

Если бы послы упорно настаивали па предложенной ими программе, они, быть может, выиграли бы дело. Вместо этого они вступили в переговоры, причем турки все время ссылались на новую конституцию. Послы сделали уступки, свели потребованные у Порты гарантии на-нет и таким образом внушили султану вполне правильное представление, что согласие европейских держав между собою — лишь кажущееся и что ни одна из них, за исключением России, не решится перейти от слов к делу. Поэтому султан и ответил контрпредложениями, о которых сам лорд Сольсбёри говорил, что они не соответствуют «ни уважению, на которое державы имеют право, ни правильно понимаемому достоинству самой Порты». В довершение комедии турецкое правительство созвало Большой национальный совет из 240 чиновников, в повиновении которых оно могло быть уверено. Они с важным видом единогласно отвергли предложения Европы; не мог же после этого султан итти против свободно выраженной воли своего народа! 20 января 1877 года конференция разошлась, и турки с невозмутимым спокойствием и не без иронии присутствовали при отъезде всех послов — акте, в котором дипломатия усматривает крайнее средство устрашения.

Впрочем, чтобы окончательно разъединить державы, часть которых готова была удовлетвориться ничтожнейшими уступками, султан, действуя очень ловко, решил продолжать переговоры с Сербией и Черногорией и, проявляя по отношению к побежденной Сербии чрезвычайную умеренность, 1 марта просто-напросто заключил с ней мир. С победительницей-Черногорией соглашение было невозможно. Между тем Англия уже заявляла, что не может долгое время оставаться без представителя в Константинополе, а Франция, еще не совсем оправившаяся от поражений 1870–1871 годов, заявила в ответ на циркулярное предложение Горчакова, что пе намерена прибегать к принуждению. Относительно Германии уже за несколько месяцев до того стало известно, что для нее весь восточный вопрос «не стоит костей одного померанского гренадера». «В миссию Германской империи не входит предоставлять своих подданных другим державам и жертвовать их кровью и имуществом ради осуществления желаний наших соседей»[246]. Зато Германия толкала Россию к войне, действуя через своего посла и военного атташе, а также путем мотивированных оптимистических отзывов, сообщение которых добровольно брал на себя германский главный штаб.

Лондонский протокол (март 1877 г.). Время года и недостаток железных дорог затрудняли и замедляли сосредоточение армии в Бессарабии: раньше весны невозможно было подготовиться к войне. Вот почему Россия — на этот раз просто чтобы выиграть время — еще раз взяла на себя инициативу переговоров, завершившихся Лондонским протоколом (31 марта 1877 г.). Принимая к сведению обещания реформ, данные султаном, державы обязывались следить за их выполнением и оставляли за собой свободу действий в случае, если Турция еще раз не сдержит слова. Кроме того, державы предлагали ей разоружиться. Но, с одной стороны, лорд Дерби заявлял, что Англия откажется признать протокол, если в свою очередь не разоружится и Россия; с другой стороны, русский посол в Лондоне граф Шувалов ставил разоружение России в зависимость от подписания мира с Черногорией. 11 апреля турецкий парламент вотировал продолжение войны; затем он отверг протокол: «Императорское правительство не признает себя виновным в нарушении требований справедливости и цивилизации, которое могло бы дать повод поставить его в столь унизительное и беспримерное положение». Турки шли навстречу войне с легким сердцем: образ действий Англии вселял в них уверенность в том, что снова повторятся дни англо-французского союза и 1854 года. Умы были во власти самых странных иллюзий. «В настоящее Бремя Германия как будто заодно с Россией, — писалось в одной из константинопольских газет, — а Австро-Венгрия соблюдает благосклонный нейтралитет. Но не подлежит сомнению, что при первом пушечном выстреле Австрия первая станет умолять Турцию о защите. Что касается Германии, то она поймет, что единственное средство спасения для нее — открыто выступить против России».