Том 8. Чудесная жизнь Иосифа Бальзамо. Проза

«Вот пристал со своими часами, тут где-нибудь, они мне вчера и не понадобились, Катя сразу узнала, что это твои; она продувная девчонка и кокетка притом первый сорт».

– Я смотрел уже, тут ничего нет.

«Постой, я сам поищу, тут так наворочено, что ничего не найдешь».

Поручик встал в одном белье, всклокоченный, и стал шарить по столу, по всем карманам, ругаясь и не находя, потом он перестал ругаться и стал рыться в ящиках стола, комода, киоте, под кроватью, под подушкой, даже в ночном шкапике. Наконец, сев снова на кровать, произнес, улыбаясь:

«Ты сам, Граша, может быть, куда-нибудь их спрятал, пока я спал, – так ты скажи, потому что шутки плохи».

Капитан только молча пожал плечами. Тогда поручик снова начал искать по всей комнате, даже по коридору шарил, – ничего.

– Да ты их снимал где-нибудь?

«Нигде не снимал, так в брюках и оставались. Не иначе, как у Семеновны вывалились, сейчас туда поеду. Не помню, с кем я там и был-то: с Кларкой или с Лизкой. Семеновна отдаст, посулить ей красненькую, она найдет, из-под земли выкопает. Ты не беспокойся, я мигом слетаю, ты меня подожди, я сейчас. А то, может, вместе поедем?»

– Зачем же я поеду в такое место, да еще днем? я – жених, как-никак.

«Да, правда, неудобно; тогда подожди меня, я сейчас вернусь и, наверно, привезу их, она – шельма, Семеновна-то».

Капитан сидел почти все время на том же месте, пока Паша не вернулся, то-есть, часа два. Он почти ни о чем не думал и даже удивлялся, что такой вздор может его волновать. Куда же, в самом деле, денутся часы? Ведь это не Париж, не Нью-Йорк, в самом деле! Все жители наперечет, хотя прошлый год пропала у почтмейстера бобровая шапка, так ее и не нашли, у отца протопопа вывезли сундук с платьем из кладовки, тоже не отыс кали. А теперь особенно, цыгане тут близко остановились, они золотые вещи любят, сбыть легче легкого. Наверное, Домна Ивановна с обедом заждалась, как ей-то сказать? Мне-то ничего, а неизвестно еще, как она к этому отнесется. Пробовал читать «Даму с мертвой ногой», – еще тоскливее стало. Кирьянов приехал тоже расстроенный, вошел в комнату, не снимая фуражки, и не говорит ни слова, будто запыхался. Наконец, закурил и произнес:

«Ничего не нашли. Всех девок перебудили, везде лазили, – ничего: как сквозь землю провалились, но ты не горюй, а ручаюсь тебе, что мы их отыщем, весь город вверх-ногами поставлю, а отыщу. Верь этому, как тому, что я – Павел Кирьянов, спуска не даю, пусть сама Катенька Стеклова стащила, все равно пощады не жди.»

Паша воодушевился и будто повеселел. Капитан спокойно заметил: «Полно куражиться, пойдем к полицмейстеру, да к мировому; только одно неудобно, если узнают, что меня в хорошем месте обокрали. А между тем, часы-то мои, а не твои, так что заявление придется от моего лица подавать».

«Это вздор: меня обокрали, я и ищу, а часы тебе возвращу».

– Там спросим, как это сделать – ответил вяло Евграф Ильич, и оба приятеля вышли вместе.

Кирьянов оказался совершенно прав. Наш город, это вам – не Париж, не Нью-Йорк, а добродетельная провинция, где все жители наперечет, и где полиция быстра и отменна. Очень скоро и вор и пропажа нашлись, и вором оказался не цыган, не какой-нибудь Джэк-потро шитель, а простая тринадцатилетняя девчонка, жившая в услужении у Семеновны. Она никуда не успела или не сумела кражу сбыть, и часы преспокойно лежали у нее в тряпках. Итак, все кончилось, по-видимому, благополучно: порок был наказан, добродетель торжествовала, часы были возвращены, девчонку посадили, причем казалось только одно удивительным, почему об этом событии говорили слишком много, притом вкривь и вкось; вероятно, потому что сами участники истории не любили о ней распространяться.

Девчонке не приходилось много разговаривать, а нашим приятелям тоже представляло немного интереса вспоминать все-таки несколько скандальный случай. Особенно не любила об этом вспоминать вдова Захарчук; она даже к самим часам стала относиться как-то подозрительно после того, как они побывали в веселом месте. Бывало спросить: «который-то теперь час?»

Капитан вынет часы и скажет: «По моим без четверти три».

А вдова ему с укором и запустит колкость:

«Уж вы помалкивайте с вашими часами, бесстыдник!»

– Позвольте, дорогая, да причем же я-то тут? Вы знаете, что я перед вами ни душой ни телом не виноват, а чист, можно сказать, как первобытный младенец. Так что мне ваши слова довольно странны.

«Полноте, Евграф Ильич, я не хотела вас обидеть, я пошутила, а часы-то все-таки опоганились, и прока в них не будет, поверьте; вы уж их лучше продайте».

– Какой вздор! выписывать из Петербурга часы для того, чтобы продавать их за бесценок. Да и потом, кому же я их продам?

«Да хоть тому же Кирьянову: он человек холостой, за барышнями ухаживает, ему часы даже больше к лицу, чем вам; вам скорее соответствуют серебряные, большие, и перстень с печаткой, как вы человек солдиный, и можно сказать, наполовину женатый».