Том 8. Под крышкой гроба

— Для этого понадобилось, чтобы за меня замолвили словечко два банкира, которым я оказал услугу, а также мое полное смирение и преклонение перед их великим искусством. Меня, конечно, не внесли в реестр самых престижных клиентов, но мои фото исправно попадают в газеты по разным достойным поводам, а я не посрамил их продукцию. Но ты… вломился, как какой-то промокший до нитки бомж, а они раскатали перед тобой красную дорожку.

— Они понимают, что такое класс.

— Ни хрена не понимают. — Пряча голову от нового порыва дождя, Ли спросил: — А куда мы идем?

— В центр, к салону Барни. Надо купить кое-что из готового для сегодняшнего вечера. Наверное, и плащ понадобится, если будет все так же лить.

— Хотел бы я в тебе разобраться, Дог. — Он искоса бросил на меня беспокойный взгляд. — Честно, я все-таки думаю, ты не в себе. Просто какая-то ходячая беда.

— Не фантазируй.

— Зачем ты оставляешь за собой след шире Гудзонова залива?

— А почему нет?

— Потому что тебе есть что скрывать. Деньги, например. — Ли остановился и толкнул меня в подворотню какой-то конторы. — Твой французский — совершенство, приятель. Сколько еще языков ты знаешь?

Пожав плечами, я с любопытством посмотрел на него.

— Несколько.

— Турецкий?

Я кивнул.

— Какой-нибудь из арабских?

Я снова кивнул.

— А в чем дело?

— В последнее время в газетах появились интересные сообщения. Дог, ты слыхал что-нибудь о наркотиках?

Выражение моего лица стало таким холодным и суровым, что он невольно отшатнулся.

— Не употребляю, — отрезал я.

Ли сжал зубы так, что губы вытянулись в нитку, но не отступал.

— На то должна быть какая-то веская причина, если человек выпадает из виду или внезапно возникает, как ты. Я думал, что знаю тебя. Во время войны я, пожалуй, знал, но теперь я, кажется, ни черта не понимаю. Ты для меня загадка. Что случилось, Дог?

— Мы все немного повзрослели, малыш.

— Ладно, Бог с тобой. Все-таки мой хвост при мне и верно мне служит. В этом твоя заслуга. Ты меня растряс, больно лихо едешь. Может, я такой же заводной, как и ты. Не обижайся, что я сперва труханул и начал пороть горячку. Я просто живу на других скоростях. Набить шишки легко, да проходят они не скоро. С тобой я все время озираюсь. Начинаю уже думать, не в небе ли я опять и не появится ли надо мной тень в ясный день.

— Правильно думаешь. Не высовывай голову из кабины, и ее не оттяпают.

— Это первое, что ты мне сказал. У меня и сейчас мороз по коже. Не хочется говорить о войне.

— Война везде, — заметил я.

Он взглянул в мои глаза, невольно вздрогнул и поднял повыше воротник плаща.

— Будь по-твоему, старик. Я так понимаю, что я тебе не очень-то нужен, так что я отваливаю и берусь за работу. Уговор на вечер остается в силе?

— Конечно. Хочу встретить всех твоих.

— Веди себя поприличней, а? Они все шишки. Неуже-' ли ты правда оденешься в салоне Барни?

— Разве не все там одеваются?

Ухмыльнувшись, Ли остановил такси и открыл мне дверь. Услыхав, как я сказал водителю ехать к Барни, он досадливо мотнул головой.

Первый нью-йоркский небоскреб был построен в центре, на Двадцать Третьей улице. Его назвали Флэтайрон Билдинг. Вычурное, старомодное здание треугольной формы поднялось на южной стороне Двадцать Третьей улицы, на месте пересечения Пятой авеню и Бродвея, величественно взирая на разрастающийся город. Прошло несколько десятков лет, и его глаза-окна погрустнели и замутились от пыли, поднятой новыми поколениями. Имя унылого здания было почти забыто историей, но само оно, повидав всякого за многие годы, стояло, как миниатюрная крепость посередине муравейника.

На семнадцатом этаже, в центральной угловой части здания был расположен офис Эла Девеккио. Дверь запиралась на три замка, и ее украшала золотая пластинка со скромной надписью «Л.Д.В., Инк.», очаровательно необъяснимой, не поощряющей разного рода рекламных агентов, однако, весьма известной в определенных кругах.

В комнатах, оборудованных новейшей делопроизводительной техникой, работали две секретарши и старик в допотопных нарукавниках и с зеленым козырьком над глазами. Кабинет Эла находился в самом углу треугольника, откуда он смотрел на город, как капитан на море с мостика своего корабля. В помещении все так же булькала кофеварка, маленький холодильник был все так же забит импортными колбасами и сырами, а на полках теснились все те же книги с математическими формулами, понятными разве что самому Эйнштейну. Здесь находились два тех самых кресла-качалки, которые стояли у Эла в полевом штабе в Англии во время войны. Сколько генералов мерно покачивались в этих креслах, принимая свои военные решения.

— Испытываешь ностальгию? — спросил Эл.

— Ты слишком поздно родился, приятель.

— Пожалуй, — улыбнулся он. — Кофе хочешь?

— Спасибо, нет.

— Итальянской салями не хочешь? Получили на той неделе, духовитая как черт. Поешь, будешь благоухать целый день.

— Ага. До сих пор помню, как ты меня угостил в последний раз.

— Ну и дух был, особенно когда рыгнешь в противогаз.

— Ядреный. Как вы, итальяшки, только едите такую снедь?