Таня. Хорошо, иду. Где палочка моя?
Андрей
Таня. Спасибо. А то без палочки мне трудно.
Андрей. Я всегда тебе мешаю, отец. Во всем.
Коновалов. Правда, что ты револьвер всюду с собою носишь?
Андрей. Кто сказал?
Коновалов. Знаю.
Андрей. Правда.
Коновалов. И сейчас?
Андрей. Да.
Коновалов. Убей меня.
Андрей. Глупости.
Коновалов. Я завлек Таню.
Андрей. Завлек.
Коновалов. А теперь бросаю.
Я твоего лица не вижу. Где ты?
Андрей. Подлец!
Таня. Нет, не могла быть с тетей. Не могла. Сердце не на месте. Андрюша?
Коновалов
Действие третье
Кабинет Коновалова. Прямо против зрителя большое окно. Оно выходит в сад, на крытую террасу. Часа четыре дня. Довольно хмуро. Накрапывает дождь. Коновалов сидит у окна, за письменным столом. Рядом полка книг. Он ничего не делает. Входит Похитонов.
Похитонов. Я к тебе, Федор. На минуту.
Коновалов. Садись, пожалуйста. Почему на минуту?
Похитонов. Тут, книжечку одну хотел у тебя попросить Льва Толстого.
Коновалов. Ага. Книжки стал читать.
Похитонов. Хочу захватить что-нибудь, на новое место жизни. А то скучно очень будет. Вот, нашел. Произведение великого старца.
Коновалов. Да, тебя в тюрьму тащат. Какая глупая штука.
Похитонов. Не хотелось садиться. Несколько дней скрывался. Думал было удрать, попробовать, да не стоит. Все равно поймают. Да и вообще стоит ли бежать?
Коновалов. Не убежишь, понятно.
Похитонов. Я сейчас по коридору шел, и горничную вашу встретил, Аксинью. Мне очень трудно было на нее взглянуть. Так и не смел.
Коновалов. Стесняешься?
Похитонов. Это очень странные слова.
Коновалов. Ничего, не стесняйся. Не тебя одного.
Похитонов. Ну, как же, а еще кого?
Коновалов. Всех, я думаю. И давно пора.
Похитонов. Да, это ты так, вообще. Фигурально.
Коновалов
Похитонов. Где? Не вижу.
Коновалов. Так, проскакал серый котенок, совершенно незначительный. Не идущий к делу.
Похитонов. А ты расстроился чего-то?
Коновалов. Пустое. Скажи, пожалуйста, помнишь ты зимой был случай, ночью, за городом? В кабаке?
Похитонов. Много бывало случаев. Всего не упомнишь.
Коновалов. Такой случай. Очень поздно было. Часа четыре. Мы в кабинете сидели. Стеша взяла мою, и твою руку, и стала гадать. И все говорила. У ней и то, и се выходило, потом вдруг она замялась, остановилась. Помнишь, мы с тобой отдернули руки, и я вскрикнул.
Похитонов. Помню. Еще тогда цыганка хохотать стала. И все подумали, что ты лишнего выпил.
Коновалов. А ты почему руку отдернул?
Похитонов. Ну, мало ли. Что-то неприятное показалось.
Коновалов. Неприятное… да, и мне неприятное.
Похитонов. Стало быть, даже очень неприятное, если до сих пор не забыл.
Коновалов. Не неприятное, а страшное.
Похитонов. Галлюцинация? Это от нервов. Больное воображение.
Коновалов. Да, конечно, больное. А насчет ареста ты не думай. Постараюсь, чтобы выпустили на поруки. И наверно, оправдают.
Похитонов
Коновалов. Какая глупость.
Похитонов. Разумеется. Я сам сочинил. И довольно давно. Теперь время выгравировать.
Коновалов. Ожидала ли Марья?
Похитонов. Выйдя за меня замуж, Марья сделала одну из величайших ошибок жизни.
Коновалов. Мне кажется д-да, неудобно, неудобно. Живешь. – Это тоже, пожалуй, величайшая ошибка.
Похитонов. Андрюша не пожелал.
Коновалов. Да. Андрюша.
Похитонов. Все-таки, себя убить трудно. Иногда, это почти необходимо. А не легко.
Коновалов. Был момент. Андрюша мог в меня выстрелить. Он этого не сделал.
Гаммер. Господин Pokhitonov, полицейский ждать больше не хочет. Говорит, еще сбежите.
Похитонов. Нет, ничего-с. Я не задержусь.
Гаммер. Да, уж теперь не задержитесь. Вы напоминаете мне мяч, по которому дан неправильный дрейф.