Том 8 (XIV - первая половина XVI века, переводная литература)

Въ ту же нощь мало уснувшю ми, видехь некоего юношю, глаголюща ми: «Възвещаетъ ти, — рече, — честный отецъ: “Прииди вскоре, зане ити хощю, в нихже пребываетъ Феодора сущи, аще желаеши убо видети ю”». Мне же по възвещению острее ускорившю, видехъ бо, яко пришедшю ми къ преподобному, в нихже сам пребывааше, и не обретох его. Въпрошающю же ми о немь, рекоша ми неции ту суще: «Отшел есть, глаголюще, сестру и преже слугу видети». Мне же ктому изумившюся, некто оттуду сказа ми и путь ми показалъ, по немуже ми шедшю и достигнухъ онех. Идущю же ми по пути, мняхь темь путемъ ити, иже къ церкви честныа Влахерны, реку же, Святей Богородицы.[339] Идущю же ми, обретохся вънезаапу къ высоку месту идуща, преходище всечестное. И прешедшю ми то, приближихся къ вратом, та же бяахуть зело утвержена. Смотрих же утрь скважнею, да некли кого видети възмогу. Видех же зело две жене красне седящи. Възгласихь едину от нею скважнею, рекох к ней: «Госпоже и сестро, чий есть домь сий?» И отвещавши, рече ми: «Преподобнаго отца нашего Василиа». Радому же ми убо бывшю, рекох к ней: «Зде ли есть, госпоже моа, преподобный отець нашь Василий?» Она же рече ми: «Зде бысть, брате. По малем же отшествии пришед зде да посетитъ чядъ своихь». И рекох к ней: «Убо молю ти ся, отверзи ми, да вниду, яко и азъ чядо есмь преподобнаго отца Василиа и недостоинъ есмъ». И рече ми она: «Никогдаже бо ты прииде семо иногда или киимь образомь, не знаю тебе. Како ти отверзу врата и отиду отсюде? Ибо бес съвета преподобнаго или повелением госпожа Феодоры не могу сего сътворити». Мне же молящюся ей и з дрьзновениемь толкущю: «Отврьзите врата, да вниду».

Феодора же, внутрь мятеж слышащи, къ вратомъ приближися, хотящи вину уведети, и не ведящи, якоже страненъ некто у вратъ пребываетъ сварящися, рече, смотряаше изоутрь, хотящи уведети, кто и откуду прииде. И якоже мя узре пред враты стоаща, острее множицею възглаашаше женамъ: «Отврьзете, ибо възлюбленый сынъ се есть господина моего». Они же вскоре отвръзоша. И взыде в сретение мне, иже въ блаженней обители пребываетъ, вся бо радостию неизреченною исполнена, яко часто видяхъ. Целоваше же, обиемлющи мя, и приимаше мя любезне, и радовашеся, милостне глаголаше: «Кто тя семо присла, сладкое мое чядо, и паче от мира сего к невечернему дни сему цы уже преставилъся еси, яко семо прииде?» Мне же чюдящюся, что есть, о немже ми беседуетъ, якоже бо не мняшет ми ся, якоже въ ужасе и в видении вижду видение. Рекох к ней: «Госпоже моа, аз ти не умрох и еще бо молитвами преподобнаго отца Василиа в мире сем пребываю. Тебе же ради приидох семо и достигохь, желаниемъ бо желах видети твое лице от того дни оставила еси нас, и не веде, камо прешла еси, како бо пребываеши, како нужду смертную преиде, како духи лукавыа преиде, како видяаше, онехь злокозненое пронырство. Видяхь бо по ряду о сихъ вмале некоемь преже мало възвращаа житие свое».[340]

Она же отвещавши рече мне: «Что ти имамъ рещи, о чядо, о сихъ? Не изумеюся, яже по деломь моимъ вся злаа ми и лютаа присретоша мя. Заступлениемь преподобнаго отца нашего Василиа тяжкаа легка ми быша, и лютаа и сопротивнаа — права, и, просто оному заступившю, сключьшаа ми ся вся злаа на благое преложишася, благодати помиловавши нас. Егда бысть ми умрети, чадо, како могу исповедати смертныа труды, каку беду имуть, каку нужду и колику горесть от бесчисленыа болезни и стужениа лютаа. Дондеже изыдеть душа от тела, толикиа болезни стужаетъ си умирающи: яко некто обнаживъ все тело свое и възляжетъ на угли горяща, множество простреных на земли, и помалу истлеетъ огненымъ жежениемь, и горце трьпить. И тако ктому раставаяся разидется и отрекается душа — тако есть смерть горка, о чядо, и, сведетель Господь, паче подобныи мне грешник. О праведнице же, како есть и бываетъ, не сведе и азъ бо окааннаа иже грехом жилище бывах.

Егда бо душю извлачях, видяахь чисте множество ефиоп[341] синихъ, окрестъ одра моего мятущася и млъву творяща, рыкающе, яко пси и волцы дивии, яко море горкое грозящеся и зубы скрегчюще, бесящеся, въпиюще, яко свинии, испытающе дела моа, хартию вынимающе, другое оклеветаниемъ черниломъ написавше. И сквернена, и темна лица ихъ, ихже видение токмо бысть, яко видение геона огненаа, тии сквернии, сихь убо лютыхь не могуще зрети. И не доволна ми бяшеть си горесть смертнаа, но имяхь сихь беду, что убо будетъ. Вращающи ми ся семо и онамо и от скверненаго видениа и инде умнаго зрениа мечюща, не хотяхь зрети ни слышати нечестивых крамол.