Том 8 (XIV - первая половина XVI века, переводная литература)

И еще нам идущимъ, достигохом седмаго мытарьства, еже нарекашется буесловие, и срамословие, и безстуднаа словеса. Усретоша ны властели мытарьства издалечя, зело нудяще ны въздати суд. Приближихом бо ся убо к нимъ, и обличяахуть мя, еже въ уности моей блядословиа съдеах, елико же пояхъ срамныхъ, прикладываахуть ми, окааннии, лааниа ли или играюще срамословие, острее приводящи на искушение. Поистинне сица бывша сведетельствующе, яко бояти ми ся, сих слышащи. Како бо сиа ведяхуть, окааннии? Ихъже и сама аз по толицех летехь забых минувшихъ. По достоинству бо симъ въздавше слово, идохом путемъ своимъ на выше идуще.

И достигахомъ осмаго мытарства, еже нарекаашеся лихва и лесть. Слуги убо мытарства того истинну о мне испытавше, ничтоже обретоша льсти ради и, не могуще обличити, остряхуть на мя зубы. Мы же, отшедше оттуду, путь свой далний шествовахомь въистинну далече числа человекъ не имущи.

Доидохомъ паки девятаго мытарьства, иже нарекаашется уныние, сиречь тщеславие. Мне же к темь ничтоже не имущи испытавше, преидохомъ вскоре.

И доидохомъ десятаго мытарьства, еже нарекашется сребролюбие. Голка бысть в мытарстве паче инехь мытарствъ. И в семь бо всякого человека ловять окаании они и, в нихже вселяющеся, нудять я се творити, и паче иже на въздухь въ всехь иже старейшиньство имуще творять. Испытавше и ти, въ мне ничтоже не обретоша, где бо у мене бысть злато, да быхъ имела к нему любовь.

Якоже убо и ты минухом, и достигохомь иже въ пианственое мытарство. И стоахуть слуги того мытарства отдалечя, якоже волцы хищницы, всякого хотяще пожрети, проклятцы. Онии же убо носяще мя, якоже убо вдано есть, яко пытаются душа мимоходяаще от князь власти тмы въздушныа. На то мытарство приидоша, нападше убо на ны горцыи они испытницы и мытоимцы и тычяша, яже в животе своемь испихъ, в число и в меру имяахуть, речяахуть убо ко мне: “Не испила ли еси в семъ месте селико чяшь? И упися убо в сей день и в празникъ при сихъ? — и сего нарицающи. Не упи ли ся, не испи ли селико чяшь, егда к онсии еси дошла, егда тя усрелъ онси?” И вся ми о томъ сотворивши, нарицаахуть, хотяще мя исхитити от руку носящих мя, рикающе. Елико же вещааху, истинна бяахуть. Множицею бо якоже посреде житиа сущи, и ако едина от человекь сущи, другу некоему приходящю, излиха испивахъ с нимъ купно и абие упиваахся. И что потомъ, — въдавше и симъ мои добрии вожди должное искупити грехи моа, и и-шедше, идяахомъ.

И беседовааху ко мне святии аггели, вънегда идяхом, рекуще къ мне: “Видиши ли, каку беду имуть преити сих начялъ князь темныхъ въздуха сего?” Аз же рекох: “Ей, господие мои, многи нужди и беды бывають. Да кто сиа възможеть преити без беды и без мятежа? И мню бо, господие мои, никтоже в мире ономъ, отнюдуже изидох, что зде бываеть, не ведают отнюдь”. Рекоша они: “Ведаемъ и мы, якоже не въдуще, что ся зде деетъ. Но аще бых чисте ведала о сихь, то много ся быхъ попекла о сихь гресехъ, паче же и о милостыни, та бо много поможеть зде, и ктому противилася бы противу злымъ, искупилися быша, егда умирают, и сего ради преидуть духи. Но понеже не сведають и живут в лености, потом же приходять вся та на ня. Да горе тому, иже не имать добраа и духовна. Да креплии будеть на кровопиица, сиа достигаа и преходя, вънегда мимоидеть”.

Сиа намъ беседующимъ, доидохомъ вторагонадесяте мытарства, иже нарекашется зловъспоминание. И достигшимъ намъ, и к темь проклятымъ дошедшимъ, яко лукавии разбойницы скоро пытааху, егда что обрящют въ своемъ лукавемъ свитце написано о мне, да възмогут мене облиховати. И по молитве святаго и преподобнаго отца нашего Василиа ничтоже не възмогоша обрести и посрамишася лукавнии, ибо ласкова бяах въ ономъ мире къ всемь зело, любовь имущи и к малымъ, и к великимъ, яко и ты лепле сведаеши, о чадо. Ничтоже ми сотворьши, якоже речено, ни в семъ имущи мене обиати, отидохь посреде ихь, ничтоже от техь не приимши. И на прочее идяахом.