Том 8 (XIV - первая половина XVI века, переводная литература)

Идущим же намъ, въпрошаахь ведущих мя: “Господие мои, молюся вамъ, ползу ми сътворите о семь словеси: о како сии ведают сиа делающе безаконие, коль далече суще, что мы, человецы, въ ономъ веце творимъ, бесчисленое удаление межю собою имуще?” Рече единъ от нихь къ мне: “Не веси ли, якоже всякий христианинъ лукаваго аггела имеетъ с собою и въследъ его последующа и вся дела его злаа написающа? Тако же имущему благому благихъ дела, имже образомъ лукавнии, и тому пишющю вся. Елико же знаменаютъ лукавнующии въ ономъ мире коегождо християнина грехы. И абие различають грехы, когождо мытарства достоинство посылаетъ, да и онии же написущеи я. Егда въсходить душа, и кождо ихь имеютъ нечто в себе, имже възмогутъ препрети ихь и възвратити а в бездну, иже не имуть делъ благихъ. Егда мимоходя хощеть исповедатися, аще бо наша добраа дела умалятся, егда по правде препирають нас, вънегда та сравнаются с весиломъ искупающе грехи, и мимоидем. Ибо, якоже речено, не имущемь намъ делъ праведных, къ антихристове злобе нас исторгающе, но от рукъ нашихъ биюще, въ бездну ю посылают и заключяюще въ тме и сени смертней до Страшнаго оного неотрочнаго суда. И такимъ образомь елико же творят съгрешающе в мире ономъ”.

И тако водящимъ мя беседующимъ, мне же дивящися, достигохом третиагонадесять мытарьства, еже нарекашется чародейство и потвори, волхвование и обавникъ, и подобнии имъ. Бяаху воловнии дуси, иже в томъ мытарьстве, змиини, и змиеви, и единорогимь образу подобящеся, ихже видение тма и поползение. Горести бо бяаху всякоа исполнени. И не имущемъ имъ оболгати мя, минухом и техь, ничтоже ихь мневъше.

Паки же убо начях въпрошати водящих мя: “Господие мои, молюся вамъ, всяк грех, иже сотворить человекъ в мире ономъ, всякому ли въздати слово отсюда отшедши, егда умреть, о техь, иже сотвори? Вижу бо, како мене и въмале пытають, и дивлюся”. Рекоша они ко мне: “И всемь не тако. Аще бы ты исповедала грехи своа духовному своему отцу, было ти епитемию приемши и послужила бы темь, да егда бы скончала та ти, тогда бы приала прощение от Бога и отца твоего и мытарьства злаа и пагубнаа прешла бы ныне бес пакости, никомуже не могущю рещи слова на тя. Егда бо исповесть кто во оном мире грехи своа и ктому дасть себе на покаание, и отдасть ему Богъ, елико же будеть согрешил, и ктому будеть свободенъ, приим самъ невидимо оставление свое. Сии же в мытарстве беси, имуще сихъ безакониа в свитцехь своихь написавше, скоро отвивающе, яже написана, ничтоже ихь бяаху написали ни знамениа от нихь могуще обрести, ибо Святый Духь невидимо заглади ихь оттуде. Ведають бо иже въ мытарстве вси, якоже исповеданиемь загладишася, и скорбять, не улучивше. Дивно бо есть покаатися преже смерти. Аще кто не упразнится покаатися, потааетъ прежняа своа съгрешениа, мнится въ покаании преставъ от грехь, иже не покаются, зде имже видиши и твоа испытаема”.

И тако намь беседующим, достигохом четвертагонадесяте мытарства, иже нарицашется чревообиадение. И от того мытарства изыдоша неции толсти и тучни, дивии, злии суще, большии бо суще, нежели прежнии. И сии обличяахут мя, како ядях от юности моея от утра имже образомъ и свиниа, не ведающе о горцемь семь мытарстве, како ядяхь в говение от перваго часа, не сотворивши молитвы, якоже ядяхь всегда вси в велице пространстве, завтрокающе и обедующи, сиречь и полуднующе, и вечеряюще, обьядающеся чреву обиадениемъ. Сиа вся обличяху и поносяхуть ми, искушахутся пожрети мя, рекуще: “Въ крещении убо своемь рекла еси и обещалася еси, отметающеся сотоны и всехъ делъ его. И како ныне по страшныхъ обещаниих онехъ и потомъ творила еси прегрешениа?” Въдавшимъ убо намъ и темь должное и искупивше прегрешениа моа, о нихже препираахут мя, преидохомъ и то скверное мытарство.

Достигохомъ пятагонадесять мытарства, иже нарицашется кумирослужение и всякоа ересе. Темъ, иже с ними любовь имуще, испытаахут тамо тако. Никакоже убо к симь о семь възвратихом, ничтоже бо ти ко мне о томъ имяхуть. Егда же в мыши и въ свиниа дивиа превращаахуся, имуще величества долготу, якоже кити страшнии. И смрад страшный сущь окрестъ ихь зело, и в сласть имяхуть смрада того, почивающе в немь. Многи бо души, глаголахуть, привлачяаще, всегда творяще темь подобнаа и умирающе, темь тамо хотящимь преити, да поклонятся престолу благодатному, суще позорище идольское скверненаа и учюжденаа от всякаго благаго видениа бываахут. Якоже разумевше, якоже женский духь, ничтоже не имяхуть пытати. Се токмо испыташа въ мне, рекуще, егда когда уна сущи, сверстнице своей отроковицы любовь имущи, въ единой постели нощию почивающи, яко женский ложественый грехь сотвориши обою. Ничтоже в том темь обретшим, и отступихом оттуду от скверныхь тех.[342]