Том 9. Письма 1915-1968

В «Далеких годах» я заметил две-три ничтожных фактических ошибки. У меня под рукой нет перевода (он — в Москве). Я об этом Вам напишу позже, когда вещь пойдет в набор.

Теперь об издании. В декабре я получил письмо (оно гонялось за мной из Тарусы в Москву, потом — в Ленинград, потом опять в Тарусу) от Парижского Литературного агентства<^…> о том, что «один крупный парижский издатель очень заинтересован в издании автобиографических повестей, входящих в 3-ий том вашего собрания сочинений, в частности, заинтересован повестью «Далекие годы», но находит, что из тома в 780 страниц следует сделать 450 страниц».

Кто этот таинственный издатель — не сказано. Письмо это было переслано мне через живущего в Москве и часто бывающего в Париже журналиста Каталя. Недавно Каталя вернулся из Парижа и сообщил мне, что «таинственным» издателем, о котором мне писали из этого агентства, является Арагон. Каталя был у него в Париже. Арагон просил меня написать ему все, что я думаю по поводу перевода и издания автобиографических повестей. Я написал Арагону, чтобы издательство обратилось к Вам, как к моей переводчице. Кроме того, я пишу, что сокращать эти повести почти невозможно и мне, как автору, неприятно, поэтому я предлагаю каждую повесть издать отдельной небольшой книгой.

Сейчас жду ответа от Арагона. Я думаю, что на днях издательство обратится к Вам. Я дал им Ваш адрес. Напишите мне, что Вы думаете об этом. Если я и соглашусь немного сократить эти повести, то только для издания во Франции, в одной Франции (всюду я отказался от малейших сокращений — в Польше, Италии, Соединенных Штатах и других странах). Соглашусь только из-за своей совершенно безумной любви к Франции, к французской литературе. В связи с изданием я, очевидно, приеду в Париж осенью. Я очень этому рад, рад увидеть Вас, Лелю и познакомиться с Поль<…>

Ваш «рывок» или «бросок» в Италию прекрасен. После Неаполя я написал рассказ. Вы его не читали. Скоро он будет напечатан в отдельной книге, где собрано все, написанное после издания собрания сочинений. Книгу эту я Вам пришлю, как только она выйдет. Напишите мне, где могила Леонардо да Винчи? Вы знаете, у меня еще в юности началась страсть посещать места, связанные с жизнью любимых писателей и поэтов. Лучшим местом на земле я считаю холм под стеной Святогорского монастыря в Псковской области, где похоронен Пушкин. Таких далеких и чистых далей, какие открываются с этого холма, нет больше нигде в России. Поэтому так понятно и хорошо все, что Вы почувствовали о Бетховене и старом могучем органе.

Спасибо Вам за то, что Вы рассказали мне историю Монэ и Дега. Я этого не знал. Может быть, я даже напишу об этом. И спасибо за поправки к «Мимолетному Парижу».

Яне могу Вам советовать, но мне кажется, что перевод Вы должны подписать своей полной фамилией.

Я много работаю. Написал небольшую вещь о Бунине. Написал большой рассказ «Амфора» и еще кое-что. Сейчас засел в Ялте и пишу здесь вторую книгу «Золотой розы». Думаю окончить к маю. В мае мне придется лететь с Татьяной Алексеевной в США. Союз писателей настаивает на этой поездке в связи с тем, что в Нью-Йорке выходит весь цикл автобиографических повестей. Мне очень не хочется лететь, я променял бы Америку хотя бы па неделю во Франции.

А Франция — осенью. Я даже боюсь думать об этом, чтобы не сглазить.

Ноябрь я провел в Ленинграде, пришлось много выступать. Какой это великолепный, полупризрачный, торжественный город. Если бы я знал, где живут Ваши родственники, то я мог бы их найти и увидеть.

Ездил я в Ленинград на «Блоковские дни», то есть на дни, посвященные Александру Блоку. Это были грустные дни. Меня познакомили с милой старушкой с дрожащей головой, очень застенчивой. Это была женщина, о которой Блок написал стихи «Никогда не забуду, он был или не был этот вечер…». Найдите эти стихи, там Вы услышите великолепную аллитерацию: «И сейчас же в ответ что-то грянули струны, исступленно запели смычки» и еще «зашептали тревожно шелка» (хотя это кощунство, но мне все хочется сказать не «зашептали», а «зашуршали»). Эти стихи были посвящены молодой, самой красивой женщине Петербурга. А сейчас она стояла передо мной, руки у нее дрожали, она виновато улыбалась, потому что плохо уже слышала, и старенькие, заштопанные перчатки морщились на ее худеньких руках.

Я много бродил по городу по вечерам (дни были короткие, темные) над Невой, смотрел на фонари, на пламя над Ростральными колоннами и вспоминал стихи Мандельштама. «Ты вернулся сюда, так глотай же скорей рыбий жир ленинградских речных фонарей». Вообще, за прошлый год было много всяких событий в моей жизни — как-нибудь расскажу о них.