Том 9. Письма 1915-1968

Я — в Ялте и пробуду здесь долго.

Пишите, спасибо Вам «от всей русской земли» за Соловки. Мне так бы хотелось попасть туда, но вряд ли я уже успею. Сердце держит меня крепко.

Обнимаю Вас. Привет всем.

Поклонитесь от меня тарусянам и Тарусе, Ладыжину, тому месту, где происходила «Осень в дубовых лесах».

Всегда любящий Вас

Виктор Борисович Шкловский сказал, что мы получили жизнь в аренду, арендатор каждый день может потребовать ее обратно, а потому живите и не теряйте даром времени — не отказывайтесь от своих планов.

Очень соскучились, как там Кодрянские? Где они? Мы даже этого не знаем. Я, как говорят моряки, «дал слабину» — быстро устаю и не могу много работать.

Что-то Вы перестали писать свои обстоятельные письма? Мы тщетно их ждем. Вас все вспоминают, особенно милый и тихий Володя Коб ликов. Таких во Франции нет.

Я пишу, но меньше и труднее, чем раньше. Не попадался ли Вам мой очерк «Вилла Боргезе».

Сейчас я пишу нечто вроде рассказа или эссе о том, как мы хотели переименовать дорогу Крупна на Капри в дорогу Гейне. Скоро его окончу и, если напечатают, пришлю Вам.

Как Леля? И Анлис? И тоненькая Поль, с которой мы так и не половили рыбу на Луаре. Привет всем и строгому Кану. Прислали из Парижа 5-ю книгу с весьма лестным послесловием Арагона. Я посылал Эльзе Триоле поздравительную телеграмму, но она не ответила — должно быть, не получила.

Это не письмо, а записка, письмо будет позже. Обнимаю Вас и Лелю, пишите, не кружитесь в вихре европейской жизни.

Таня, Галка и все целуют Вас. И я, конечно.

Ваш К. Паустовский.

А. Е. КОРНЕЙЧУКУ

1966 г.

Дорогой Александр Евдокимович, если бы Вы только знали, как мне неловко беспокоить Вас личной просьбой.

Одно извиняет — здоровье, я очень болен, и сил так мало, что сам я ничего не могу для себя сделать.

Прошу Вас, если можно, конечно, помогите мне.

Дело в том, что я должен жить в Ялте большую часть года. В доме творчества, где я сейчас живу с семьей, не только неудобно для моего возраста и состояния здоровья, но по многим мелочам просто очень трудно.

Я решил продать тарусский домик и построить дом в Ялте из двух маленьких комнат и террасы — которая одновременно будет служить гостиной, столовой и кухней. Весь дом площадью 8,5 на 9 кв. м. Нужен небольшой участок. Вот в участок все и упирается. Участок может дать только Совет Министров УССР. Я разговаривал с ялтинскими властями — они говорят, что 5–6 соток земли, негодной для городского строительства, конечно, — найти можно, сделать это без указания Совета Министров Украины они не имеют права.

Союз писателей высылает ходатайство об этом на имя Председателя Совета Министров УССР т. Щербиц-кого.

Прошу Вас, поддержите мою просьбу. Вряд ли я смогу сам чем-нибудь за это отплатить и говорю просто — спасибо.

Уважающий Вас

К. Паустовский.

1967

Привет от Татьяны Алексеевны и от Галки.

Как у вас клюет на Днепре и в Скризнеке?

В. Б. ШКЛОВСКОМУ

Февраль 1967 г. Ялта

Витя, милый, очень радовался твоему письму. И завидовал, я не умею писать таких писем. Трудно здесь одним без друзей и дыхания. Ялта по уши ушла в косматый и цепкий морозный туман. В Москву ехать боюсь.

Писать пока что трудно. — Таня очень устала со мной. Отъезд в Москву отложен до 15 марта.

Сегодня наконец стало чуть легче дышать, — пошел дождь.

Воробьи с ночи собираются стаями и спрашивают про тебя, — им не нравится, что тебя здесь нет. Стучат клювами в стекло.

Пишу наспех, а собраться для большого письма не хватает сил.

Целую тебя, Симу, очень. Симу мы все хвалим каждый день за европейство, за то, что она «венка». Привет Оле и Лиде.

Держитесь!

Ваш Паустовский.

Здесь какая-то смутная и потертая молодежь. Пиши. Скоро увидимся.

Волнуемся за Галку.

КОМИТЕТУ ПО ПРИСУЖДЕНИЮ ПРЕМИИ ИМЕНИ ВЛОДЗИМЕЖА ПЕТШАКА

24 ноября 1967 г. Москва

Дорогие друзья!

Шесть лет назад, покидая Польшу, я с чувством грусти, хорошо знакомым всем скитальцам, думал о том, что оставляю часть своего сердца в стране, с которой у меня связано так много.

Мне было девять лет, когда меня привезли в Ченсто-хов. Во время первой мировой войны я вместе с польскими беженцами отступал на Восток. А что может сблизить людей больше, чем общее горе и общие надежды.

И наконец в 1961 году я приехал в Польшу — и увидел прекрасную страну, возродившуюся после самой разрушительной войны, какую знало когда-либо человечество.

И я с небывалой остротой вдруг ощутил, что не только оставляю часть своего сердца в Польше, но и что Польша стала неотъемлемой частью моего существа.

Польша дорога мне своим вольнолюбием, которое не умирало в самые мрачные и безысходные годы ее истории. Мало найдется народов в Европе, на долю которых выпало столько трагических испытаний, сколько пришлось пережить польскому народу.

Я горжусь, что меня удостоили премии имени Влодзи-межа Петшака, в дни героического варшавского восстания отдавшего жизнь за то, чтобы Польша была Польшей.

И лишь одно омрачает мою радость: болезнь, приковавшая меня к постели, не дает мне возможности сегодня быть с вами.

РОБЕРТУ Ф. КОЭНУ

31 марта 1968 г. Москва