Сегодня приходила в дом старушка-художница. Фамилия ее Бекетова. Показывала свои работы. Есть несколько замечательных портретов (она — самоучка). Голодает и почти нищенствует, но пи одной своей картины не захотела продать — просила только, чтобы ей помогли — написали в Симферополь, в комитет по делам искусств, чтобы ей дали возможность учиться (а ей уже 57 лет), мы отправили коллективное письмо. А ты думаешь, что тебе уже поздно учиться, глупая…
Пиши, не куксись, кукунья, поцелуй Серяка и Фунта.
Твой Па.
15 апреля 1939 г. Ялта
Маленькая Звэра, — вчера из Москвы совсем не было почты. Каждый раз, когда не бывает почты, почему-то делается неспокойно на душе. Последние дни я много работаю— вчера на «американке» читал отрывок, — Роскин сказал, что единственный недостаток моего рассказа тот, что он безукоризнен и нет никакой возможности к чему-нибудь придраться. Третьего дня ездили в ущелье Уч-Кош (это в горах за Массандрой). Совсем не похоже на Крым — очень дико, страшно и глухо — громадные сосновые леса растут на отвесных скалах…
За нашим столиком сидит Луговской — очень тонный, очень джентельмэнистый, все время перебирает четки. Больше всего провожу время с Гехтом, Гроссманом и Дер-маном. Роскин после мрачной полосы (он собирался уезжать в Москву) снова любезен и весел. Дерман — чудесный старик. Сегодня он мне рассказывал, что у него есть маленькая внучка. Когда она расплачется, никто ее не может успокоить, кроме Дермана. Он берет ее за руку и говорит: «Пойдем, послушаем, как молчит телефон». Они подходят к телефону и слушают, и девочка перестает плакать. Правда, трогательно?..
Все последние дни — серо и прохладно, но воздух изумительный. Море спокойное и бледное. На сирени, каштанах и глицинии появились бутоны, но листьев еще нет — весна здесь поздняя. В городе продают синие гиацинты и нарциссы… По-старому каждый вечер Гехт собирает толпу и бродит вокруг дома до поздней ночи — с шумом и спорами. В парке по вечерам уже поют соловьи.
Устройся так, чтобы приехать хоть на несколько дней, Звэрунья. А то очень-очень обидно, что ты не видишь хороших вещей, которые здесь бывают (особенно хороши ранние утра).
Я поправился — мне дают каждый день простоквашу, томатный сок и приносят в комнату по десятку яблок. Я их не съедаю (всех), и у меня сейчас целые яблочные залежи — раздаю Гехту и другим. Получил письмо из Москвы от художницы Мавриной (она делала иллюстрации к Лон-севилю). Просит заступиться за нее — оказывается, «Лон-севиль» выходит в школьной серии, ей заказали штриховые и натуралистические рисунки, она не хочет делать ничего натуралистического и просит, чтобы я написал свое мнение в Детиздат. Подписал договор с киевским театром на «Простые сердца»…
Не пришел ли альманах с моей статьей о Грине?
<…> Очень красивые листики — только колючие, — не наколи об них лапы.
Только что получил открытку от Серого, где он пишет, что Рошаль делает фильм по «Гончим Псам». Не ошибка ли это, ведь Рошаль должен делать картину по «Северным рассказам».
17 апреля 1939 г. Ялта
Крикунья с больным ушком, — получил вчера твое письмецо, где ты пишешь о Вересаеве. Мне почему-то кажется, что у тебя грипп и ты скрываешь это от меня. Напиши правду. А то я все беспокоюсь и за каждой строчеч-кой твоего письма вижу звериные хитрости, — как бы не проговориться мне насчет больного ушка и нездоровья.
«Каштаны» — это рассказ почти автобиографический —
о том времени, когда я жил один в Киеве (гимназистом) у старушки-полыш пани Козловской в Диком переулке. В нем должно быть много юношеских ощущений, но вместе с тем он тяжелый (по сюжету). Хочу написать второй рассказ — если успею. «Каштаны» еще не окончены, — мешает Гехт, который каждый день устраивает прогулки, и нужно большое мужество, чтобы от пих отказываться. Третий день стоит очень теплая, яркая погода, но по вечерам еще холодно. Вчера ездили на грузовике на Ай-Пет-ри. Был синий туман, солнце, на вершине Ай-Петри еще лежит снег. Симонов всю дорогу снимал меня «лейкой» (здесь всем очень правится мой берет и особенно клетчатый шарф, сделанный из звэриного платьица). Снимал рядом со снеговыми кучами — снег зернистый, фирновый, чудесно пахнет.